— Ты ее не трожь, Дарья.
— Я и не трогаю, я критикую, а критика и самокритика — двигатель нашей жизни.
— Вот язва-баба! С тобой серьезно, а ты все на смех поворачиваешь.
— Без смеху-то скучно жить.
Ника все слышит, но не показывает своей обиды, только быстрей скребет по цементу лопатой. Временами она вскидывает глаза на женщин, которые, задав свиньям корму, отдыхают.
Даша стоит, навалясь локтями на дощатую загородку, и, прищурив глаза в пушистых ресницах, слушает чавканье животных. На полных маковых губах ее застыла сдержанная улыбка.
— Я, бабы, смешное страсть как люблю, — говорит она задумчиво. — Ну, не смешно ли — обследовать нас поручили Филатовой!
— Она уже не обследует, а работает.
— Так ведь это на одну неделю, в охотку, вроде от скуки. — Даша отвалилась от загородки, потянулась, позевывая и хищно изгибая сытое тело. — К тому же эту неделю у нас тут председателев сын починкой занят.
Последние слова Даши, как спичка в соломе, зажгли в женщинах желание отозваться.
— За это осуждать нельзя.
— Над любовью не смеются.
— Что ж, Алексей — парень ничего.
— Молод больно, ей бы поопытнее надо.
Вскоре добрая половина свинарок втянулась в веселый разговор, в котором все было рассчитано на то, чтобы высмеять и унизить Нику.
Из дежурки вышла заведующая, послушала, о чем шумят женщины, и строго прикрикнула:
— Да перестаньте вы!
Стало тихо. Только чавканье животных да шарканье метлы по полу.
А утро тем временем незаметно переходит в день. Гаснут в свинарнике желтые лампочки, и серый рассеянный свет придает всему естественную видимость.
Подсобницы выходят к омету, вилами накладывают солому на прицеп, катят воз в распахнутые во всю ширину двери помещения. Колеса с трудом переваливаются через неровности замерзшей земли, того и гляди, воз свалится набок.
— Постой! — кричит Ника. — Надо выправить колесо.
Женщины остановились, а одна из них перевела дыхание, поправила на голове платок и, вскинув голову, посмотрела на Нику сверху вниз.
— Погоди командовать-то. Принеси лопату да подкопай бугорки!
Подчиняясь не требованию женщины, а какому-то внутреннему неосознанному желанию, Ника сходила за лопатой, срыла твердые скипевшиеся от холода комья земли. Пока она была занята этим, другие отдыхали. Никто не сказал ей слова одобрения, как будто это была ее обязанность, а у остальных было право на отдых. Ника подавила вспыхнувшее было раздражение против женщин и продолжала работать как ни в чем не бывало.
Как-то Ника катила тачку с навозом. Скрипучее колесо заело, и она никак не могла сдвинуть груз с места. Пробовала сдать назад, повернуть вбок — не помогало. Тогда она выпустила тачку из рук, выругалась и устало спустилась на землю. Сидела, досадуя на свое бессилье.