Впрочем, даже сейчас Меланхтон не удержался от легкой критики в адрес покойного соратника:
Иные жалуются, что Лютер проявлял чрезмерную суровость. Этого я отрицать не стану. Но отвечу им языком Эразма: «Тяжки и безмерны болезни века сего, и Бог послал им сурового врача»… Не стану отрицать, что пламенные натуры порой совершают ошибки, ибо человек слаб и нет среди нас ни одного, кто был бы безгрешен. Но и о таком человеке можно сказать: «Хоть он и груб, но похвалы достоин!» Если он и бывал суров – это была суровость не из злобы, не из любви к ссорам, а из ревности к истине… Бог был его якорем, и вера никогда его не покидала[516].
Кати горько скорбела о своем муже – особенно о том, что в последние его часы не была с ним рядом, не заботилась о нем, не утешала сыновей, видящих смерть отца. Через несколько недель после смерти Лютера Кати писала своей невестке Кристине фон Бора:
…И кто не горевал бы, кто мог бы не печалиться потере столь драгоценного человека, как дорогой мой господин? Он совершил великое не для города только, даже не для одной страны, но для всего мира. Скорбь моя так велика, что ни единому человеку не в силах я передать ту боль, что терзает мое сердце. Не знаю, как я это переживу. Я не могу ни есть, ни пить, ни спать. Владей я княжеством или имперской короной, а потом потеряй их – мне не было бы так больно, как сейчас, когда дорогой Господь Бог отнял у меня драгоценного моего возлюбленного, – и не только у меня, но и у целого мира[517].
В день смерти Лютера в кармане у него нашли клочок бумаги с такой записью:
Не сможет понять «Буколики» и «Георгики» Вергилия тот, кто сам лет пять не пробыл земледельцем или пастухом. Не поймет Цицероновы письма тот, кто не занимался двадцать лет судебными и государственными делами. Так пусть никто и не думает, что в силах ощутить вкус Священного Писания, если не управлял церквями и пророками хотя бы сто лет! Все это полно чудес: первое чудо – Иоанн Креститель, второе – Христос, третье – апостолы. «Не прикасайся к божественной “Энеиде” – лишь смиренно склонись перед ее следами!»[518][519]
А под этим, отдельной строчкой – последние написанные слова Лютера, на смеси немецкого и латыни, странные, глубокие и трогающие душу: «Wir sind Pettler. Hoc est verum»[520].