От других монахов Лютер слыхал соблазнительные истории, смущавшие его невинную и благочестивую душу. Вспоминал он, например, как на одной трапезе монахи покатывались со смеху, рассказывая друг другу, что иногда на мессе вместо формулы пресуществления произносят богохульные слова: «Panis es et panis manebis, vinum es et vinum manebis» – «Хлеб ты и хлебом останешься, вино ты и вином останешься». Для Лютера пресуществление было великим, несказанным чудом, святыней, за которую он готов был жизнь отдать, – как отдали жизнь за веру многие христиане в минувшие века; слыша такое, он не знал, что и думать. Обмениваясь такими шутками, монахи, должно быть, даже не подозревали, что кто-то за столом не разделяет их вольнодумства. Куда ни падал взгляд Лютера – отовсюду отвращался в ужасе; везде видел он, говоря его собственными словами, «хаос, грязь и бесстыжих священников, что мочились на глазах у людей и открыто ходили к шлюхам».
Прежде чем спрашивать, неужели никто, кроме Лютера, этого не замечал – вспомним, что всего за пять лет до того Рим посетил Эразм Роттердамский и обнаружил в нем такие же ужасы. «Собственными ушами моими, – рассказывал Эразм, – я слышал самые отвратительные богохульства против Христа и Его апостолов. Многие мои знакомые слышали, как священники из курии провозглашали мерзости во всеуслышание, иной раз даже на мессах, где их слышали все вокруг»[58].
Любопытный случай Анны Ламинит
Наконец настало время для Лютера и его спутника отправиться домой – восемьсот миль пешим ходом до Эрфурта. Об их обратном пути мы знаем мало; но известно, что, вернувшись в пределы Германии, они остановились на пару дней в Аугсбурге, где Лютер посетил Анну (или Урсулу) Ламинит, женщину-аскета, прославленную своей невероятной историей. Слава об этой святой облетела всю Германию и сопредельные страны: уже четырнадцать лет подвижница почти не вкушала пищи! Говорили, что она поддерживает свои силы лишь Святым Причастием. К этому прибавляли и еще более поразительную подробность: будто бы все эти годы святая не нуждалась в естественном облегчении – не ходила ни «по-большому», ни даже «по-маленькому»! Прозвище «Ламинит» – это сокращение от Lass-mir-nicht («не оставь меня»); отчего подвижница получила такое прозвище, остается неясным. Лютер и сам был не чужд аскетизму – но, разумеется, от таких его крайностей был далек, как небо от земли. Отказаться не только от всех удовольствий жизни, но даже от еды и питья, вместе с теми телесными явлениями, что им сопутствуют – значило уже при жизни почти что переселиться на небеса; выходило, что заработать себе путь в рай «делами святости» все-таки возможно! Не есть, не пить, не мочиться и не испражняться – это ведь и значит, в самом буквальном смысле, победить мир, перейти в некое иное состояние, в котором теряют актуальность даже базовые физические потребности – стать, так сказать, равным ангелам. Такое достижение являло собой венец святой и монашеской жизни; и, разумеется, когда представилась возможность, Лютер не мог пройти мимо этой женщины, воплощающей в себе совершенство, к которому он стремился.