Какое-то волнение возникло снаружи — возня, крики, угрозы и проклятия в арабском языке. Входная дверь распахнулась, и бородатый турок, что охранял дверь вошел, волоча вырывающуюся жертву, чья борода ощетинилась от гнева. Он держал мешок, из которого сыпались различные безделушки и украшения.
— Я нашел этого пса в соседней камере, хозяин, — прогрохотал гвардеец. — Мне кажется, он подслушивал. Должен ли я отрубить ему голову?
— Я Али бин Насру, честный купец! — кричал араб сердито и немного испуганно. — Я хорошо известен в Кизил-Хиссаре! Я продаю товары для шахов и шейхов, и я не подслушивал. Разве я собака, чтобы шпионить за моим покровителем? Я искал великого вождя Сулейман-Бея, чтобы предложить ему мои лучшие товары!
— Лучше отрезать ему язык, — прорычал Белек. — Возможно, он слышал слишком много.
— Я ничего не слышал! — вскричал Али. — Я только что пришел в замок!
— Проучите его, — отрезал Сулейман-Бей в раздражении. — Должен ли я выслушивать тявканье этой шавки? Выпороть его, и если он опять придет сюда со своим хламом, раздеть и повесить за ноги на базарной площади, чтобы дети забрасывали его камнями. Кормак, мы отправимся на рассвете, и если ты обманул меня, помирись с Аллахом!
— А если ты попытаешься обмануть меня, — прорычал Кормак, — помирись с дьяволом, потому что быстро с ним встретишься.
* * *
Было уже за полночь, когда одинокая фигура спустилась осторожно по веревке вниз с наружной стены города. Торопливо пробираясь по склонам, человек достиг зарослей, где был надежно спрятан быстрый верблюд и громоздкий тюк — этот человек был не из тех, кто оставляет все свои вещи в городе, где правят турки. Безрассудно отбросив в сторону мешок, мужчина поднялся на верблюда и направился на юг.
Амори положил подбородок на кулак и посмотрел задумчиво на арабскую девушку, Зулейку. В последние дни он заметил, что его взгляд часто устремляется в сторону хрупкой пленницы. Его удивляло ее молчание и покорность, ибо он знал, что в какой-то момент своей жизни она занимала более высокое положение, чем рабыня. Ее манеры были не такие, как у рабов: она не была ни дерзкой, ни подобострастной. Он предположил, что это итог жестокой и безжалостной школы, в которой она была сломлена, — нет, не сломлена, ибо глубоко внутри нее таилась странная сила, которая не была потревожена или слегка потревожена, что сделало ее лишь более сговорчивой.
Она была красива — не страстной, жестокой красотой турецких женщин, которые когда-то дарили ему свою дикую любовь, но глубокой, спокойной красотой той, чья душа была выкована в жестоком пламени.