Я срываю с себя кинетический костюм и с тяжелым вздохом падаю на свою нижнюю койку. Что со мной? Я закрываю глаза. Ева.
Я видел ее лицо тысячи раз, но так, чтобы своими глазами – никогда. Я никогда не дышал с ней одним воздухом, не ловил цветочный запах ее волос.
Я делаю глубокий вдох, пытаясь вспомнить, каково это – дышать рядом с ней. Ее запах. Такой живой, настоящий.
Я вдруг вспоминаю, как она смотрела мне в глаза. Никто и никогда не смотрел на меня так. Она как будто смотрела вглубь меня, прямо в душу, пытаясь разглядеть во мне личность – так же она смотрит на Холли, только на этот раз увидела меня.
Она увидела меня.
Она узнала меня.
Она все знает.
– У нас экстренное совещание через полчаса, но ты остаешься здесь, – говорит Хартман, полотенцем вытирая с пола блевотину.
– Нет, я в порядке, мне необходимо послушать, что происходит, – возражаю я.
– Ты в шоке, Брэм, тебе нужно отдохнуть.
– В шоке? – Меня трясет от смеха.
– Ты стал свидетелем чего-то ужасного, чувак. Так твое тело реагирует на это.
Чего-то ужасного? О чем он говорит?
И тут до меня доходит. Воспоминания мелькают в голове, впиваясь в сознание осколками стекла. Неподвижное тело матери Нины на полу. Холодный взгляд Диего и кровь на его руках, застывающая на костяшках пальцев и под ногтями.
Жуть.
– Да. Думаю, ты прав. – Лучше солгать.
– Ты не солдат, Брэм. Такое не каждый день случается. По крайней мере, здесь. Я хочу сказать, черт возьми, они что там, снаружи, все такие? У всех крыша едет?
– Разве ты не помнишь? – спрашиваю я.
– Свою прежнюю жизнь? Смутно. И слава Богу.
– А я помню, – признаюсь я. – Кое-что. Какие-то обрывки. Все было не так уж плохо.
– Не так уж плохо? – Хартман закатывает глаза. – Ты, должно быть, болен, приятель. Там уже лет тридцать кровавая бойня.
– Да, все это было до Евы, до нашего появления на свет. После ее рождения все как-то успокоилось, затихло.
– Черт возьми, конечно, стало лучше. Лучше для нас! Если бы не она, мы бы сейчас прозябали в Сентрале вместе с остальными, отсчитывая дни до полного вымирания.
– Мы могли бы подвергнуться заморозке, сохранив наши тела для будущего, – отшучиваюсь я.
– Ха-ха. Или закачать свои мозги в один из Проекционов твоего отца, – подхватывает Хартман. – Нет уж. Спасибо!
– Я думал, тебе бы это понравилось. Представляешь, твой разум живет вечно в виде проекции. Ты же фанат компьютеров!
– Ага, но я бы предпочел не становиться одним из них. – Хартман дует на чай и делает глоток. – Ладно, короче. Ты остаешься. Отдыхай.
Я не возражаю. Пусть лучше думает, что я потрясен смертью матери Нины, чем узнает правду. Впрочем, в одном он прав. Мое тело в шоке. Мой разум в шоке. Но больше всего страдает мое сердце. Никогда еще оно не билось так сильно. Сегодня оно билось с определенной целью. Билось за кого-то.