Дежурный по кухне не стал дожидаться, «что получится». Фиг, мол, с тобой, дурачок, заводи своих. Не хочется просто возиться с таким, а так бы, сам знаешь.
Отварили по-быстрому макароны, по полбанки мясных консервов на человека, чаю. С таким удовольствием слопали!
В роте старшина налетел на Женечку: где шлялись? Он объяснил, мы подтвердили. «И пошёл бы к Командиру с этой ерундой? Младший сержант - к генералу?» - удивляется старшина. Женечка кивнул: «Если командир я, то голодные они по моей вине. А зачем это мне?» Старшина покачал головой: «Ну-ну, Розов.»
Мы все очень зауважали Женечку. Потому что были подобные случаи, когда первогодки оставались голодные. Что это такое, знает только тот, кто испытал на себе. Первые месяцы службы – это постоянное желание поесть и поспать. «Два страстных желанья, одно к одному, душа во мне пламенно будит.» - декламировал нам Женька, утверждая, что стихи именно об этих желаниях. Конечно, со временем мы привыкли к армейскому рациону. Как нам утверждали, научно обоснованному. Мы же говорили: с голоду не подохнешь, но к бабам не потянет. Оказалось, потянет, ещё и как!
В первые месяцы службы очень изменяются взгляды на окружающее. Мы оказались в другом мире, настолько другом, что ранее устоявшиеся взгляды не могли остаться прежними. Скажем, отношение к командирам у нас было сформировано книгами и кинофильмами. Всё оказалось иначе. Беспрекословное повиновение любому, самому дурацкому, на наш взгляд, иногда просто тупому пожеланию офицера вызывало сильнейшее нежелание его выполнять. Не хочешь, а вынужден делать. Доходило до того, что все приказы и распоряжения казались глупыми и ненужными. Любые. Причём, сами же офицеры, нам казалось, делали всё возможное, чтобы мы так считали. Постепенно это прошло, но ядовитый осадок оставался долго.
Небольшой пример. Я в наряде по роте и мою лестницу. На улице непогода, соответственно, грязь. Входит офицер, и не помыв сапоги в специально установленном корыте с водой и щёткой, идёт по лестнице, топая по ступенькам, чтобы с сапог слетела грязь. Он ведь знает, что мне, дневальному, придётся вымыть за ним, видит, что я мою лестницу, но сапоги на входе в казарму не помоет. Сейчас он войдёт в спальное помещение и потопает в грязных сапогах по полу, который я только что натёр, а мне придётся его мыть и ещё раз натирать. Он разве не понимает, какое отношение к себе формирует у солдата? Когда он, извините, вытирает задницу и бросает использованную бумагу на пол, мочится мимо писсуара? Плюёт или сморкается на чистый пол? Курит где попало и стряхивает пепел там, где стоит? Он прекрасно знает и видит, что дневальные круглые сутки вылизывают казарму. Нам толкуют на политзанятиях, что в бою надо беречь жизнь офицера, без командира всем хана. Да пропади он пропадом, такой командир!