Ничего в жизни я так не желал, как получить тогда этот похожий на маленькое оранжевое солнце плод. Должно быть, в нем сосредоточилось в тот момент все, чего я был лишен, а лишен я был многого.
Я знал, что именинник не даст мне апельсин. Мне-то уж ни за что не даст. Оставалось только украсть апельсин и спрятать так, чтобы никто не смог его у меня отнять. Как ни странно, я и не собирался его есть, не спрашивал у ребят, какого вкуса этот фрукт. Для меня он был чем-то недостижимо прекрасным, вечным, Граалем. Если бы мне сказали, что он излучает свет в темноте или возвращает силы, как живая вода, я бы поверил. В общем, я должен был достать его во что бы то ни стало.
Учить воровать меня не надо было. Улучив момент, когда никто на меня не смотрел, я потихоньку сунул один апельсин в карман штанов. Сначала ребята ничего не заметили, но меня выдало то, что я совершенно перестал интересоваться содержимым «деньрожденной» тарелки и наотрез отказался поздравлять именинника. К тому же скрыть апельсин, лежащий в кармане брюк, было делом почти невозможным. Возникло общее возмущение, на уговоры я не поддался (и никогда не поддавался), а едва ко мне попытались применить силу, обратился в бегство. Мне удалось ускользнуть от преследователей, я был худой и верткий, как угорь, и словно на крыльях летел по длинным коридорам, слыша за собой топот погони. В кармане у меня находилось бесценное сокровище, и это помогало мне бежать так, будто речь шла о спасении моей жизни. Ни за что на свете не дал бы я отнять у себя апельсин.
Я спешил добраться до крошечной темной каморки на чердаке, где валялись старые стулья, банки с краской и прочий хлам. В ней можно было запереться изнутри, и потому я часто прятался в этой конуре, чтобы спокойно сжевать украденный где-нибудь кусок колбасы, пирога, конфету или просто для того, чтобы избежать наказания. Но теперь я был далек от всей этой прозы. У меня возникло чувство, что я навсегда ускользнул от преследования и никто и никогда не сможет схватить меня. Все это благодаря апельсину, который я вытащил наконец из кармана брюк и, задыхаясь, с колотящимся сердцем, прижал к себе. Он был божественно круглый, прохладный, и его совершенная форма словно создана для моих рук. И тогда во мне, будто по волшебству, родились слова сродни, заклинаниям, они сделали меня невидимым, недосягаемым, они дали свет, жизнь, славу. В дверь барабанили, раздавались ругань детей и угрозы воспитателей, наконец, призван был и дворник с ломом. Но они даже и вообразить себе не могли, как далек я был от всего этого за своей дверью!