Мы понемножку пьем вишневый ликер, грызем анисовое печенье и смотрим друг на друга. Давно не стриженные, взлохмаченные волосы, застиранный свитер и не очень-то чистые джинсы. Что ж, это ее способ самоутверждаться. В сущности, он ничем не отличается от моего: умело наложенная косметика, маникюр, хорошие духи. Так мы сидим, смотрим и завидуем друг другу, хоть и не хотим в этом признаться.
— И зачем вся эта суета, — вдруг спрашивает Бритт, — я имею в виду вообще жизнь?
Я не знаю ответа на этот вопрос. И сама им давным-давно не задаюсь. Во всяком случае, в такой глобальной форме. Он, наверное, распался на множество мелких вопросиков. Оказался неразрешимым, неисчерпаемым, может, в этом-то и его суть. Нет, я ничего не объясняю Бритт, пусть думает и ищет сама. Она и без того часто жалуется, что ей тошно от готовых ответов на вопросы, которых она не задавала.
Бритт учится в спецшколе. Последнее полугодие она закончила круглой отличницей. Только от физкультуры освобождена. Бритт не хочет портить себе средний балл в аттестате — она толстушка и маленького роста.
Первый ее парень был худой и длинный, над ними подсмеивались. Он этого не выдержал. Мужчины к таким вещам болезненно относятся.
Второго ее парня призвали в армию, и поблизости от своей части он нашел себе новую подружку. Бритт сообщила мне об этом спокойным, деловым тоном. Драмы нынче не в моде. Наверное, было бы лучше, если б она просто как следует выплакалась.
Я позволяла себе такую роскошь — устраивать трагедии. Переживала ужасно и менялась после этих переживаний.
Бритт уже совершеннолетняя, и теперь врач может выписывать ей таблетки без специального разрешения родителей, чему она очень рада. У них в школе одной девочке пришлось сделать второй аборт, а другая собирается рожать. Бритт пока не хочет ребенка, она должна кончить университет. Таблетки она переносит хорошо.
Когда мне было столько, сколько сейчас Бритт, я иногда по вечерам садилась в поезд, уезжала из нашего городка в большой город и там долго без всякой цели бродила в темноте по пустынным улицам. Именно в это время родились мои страхи: боязнь одиночества, боязнь оказаться выключенной из той жизни, которой живут другие.
И в Бритт сидит какое-то беспокойство. Бывает, что ее охватывает беспричинная тоска, и ей хочется от всех спрятаться, как она говорит — «лечь на дно». И вместе с тем я чувствую в ней огромный запас жизнерадостности, даже восторженности, но ему нет выхода. Бритт не хочет ничего в своей жизни организовывать искусственно.
А я была убеждена, что это необходимо. Вся моя жизнь шла по плану: подходящий муж, в подходящий момент запланированный ребенок, ученые степени, повышение в должности, постоянно растущие потребности. Но когда наконец про меня можно было сказать: она добилась, чего хотела, все вдруг показалось мне бессмысленным. У меня вновь возникло чувство, что другие иначе, лучше проживают свою жизнь, снова появился страх перед одиночеством. Только теперь он стал еще невыносимее, потому что я ни минуты не бывала одна. Возникла боязнь ответственности, срыва, и оттого, что внешне все по-прежнему шло более чем успешно, боязнь эта только усиливалась.