Потолкавшись с полчаса на перронах, Сибилла села в какой-то поезд — он задерживался с отправлением уже несколько часов.
Это был последний поезд на Берлин; впереди лежали 150 километров, чтобы преодолеть их, ему понадобилось семь часов. Последние 50 километров он не пропускал ни одной станции, подбирая всех, кто дожидался там уже часами.
В купе Сибиллы, переполненном до отказа, мрачно веселились; чем меньше была станция, тем с большим энтузиазмом ее приветствовали, выкрикивая мощное «ура!». Молоденькая девушка, приткнувшаяся у двери, вопросительным взглядом обвела публику и включила свой портативный приемничек. Сибилла смотрела в окно, за которым медленно плыл заснеженный ландшафт.
И тут слуха коснулась мелодия. Сибилла была почти уверена, что уже слышала ее раньше — размеренный ритм, вызывавший иллюзию езды, движения — ехать все дальше, дальше; это был ритм жизни в ее вечном движении, — пели девушка, пожилой мужчина и старик, три голоса, звучавшие попеременно, и строфы, перемежающиеся с рефреном — повторением простого ю-пи-ду, ю-пи-ду, ю-пи-ду… ехать, все дальше, не стоять, только вперед…
Сибилла не понимала слов — пели на английском языке, и звук к тому же был слишком тихий.
Ей вспомнилась вдруг тетушка — школьницей она иногда ездила к ней на каникулы; заслышав по радио торжественный марш из «Аиды» или оркестровый антракт из «Золотого павильона», тетушка бросалась к репродуктору и прибавляла звук, главное же — пока играла музыка, ни один из находившихся в комнате не смел пошевельнуться, тетушка требовала абсолютной тишины, ни для кого не делая исключения, сама же при этом тихонько подпевала, и глаза ее всякий раз делались влажными.
Со временем Сибилла возненавидела обе эти мелодии; в жизни тетушка вовсе не отличалась чувствительностью, кричала на ребенка по любому пустяку, случалось, что и тычка давала… Сибилла довольно скоро нашла выход из положения: едва раздавались первые такты одной из этих мелодий, как она поспешно скрывалась из комнаты и пересиживала это время где-нибудь в уединении; она просто не выносила влажные глаза тетушки и умильное выражение, которое принимало ее лицо.
Теперь же, в этом вагоне, тащившемся кое-как, Сибилле так и хотелось крикнуть: громче! пожалуйста, громче! — и зашикать на всех: потише, пожалуйста; она изо всех сил сдерживалась и, напрягая слух, следовала за мелодией: ю-пи-ду, ю-пи-ду, ю-пи-ду — каждая новая строфа, голоса, один, второй, третий, чистые и звучные, были для нее подарком. Ехать, бежать, лететь, дальше и дальше, выше, только вперед, только не стоять на месте…