Они поселились на брошенном подворье, где заняли две комнаты, длинный коридор и, главное, большую кухню. Марианна, которой тогда было двадцать девять, очень надеялась, что Курт Хендшель, ее муж, и есть именно тот, кого она так долго ждала. А когда человек надеется, то и время летит совсем незаметно.
Отец спит. Спит мужик, и точка. А если он к тому же выпил свою меру, то плевать ему на всех. От его раскатистого храпа сотрясается округа и трепещут листья на чахлых тополях. Кто услышит этот храп, наверняка подумает: такие никогда не переведутся. Бедолага. Или же: алкаш проклятый.
Он к этим словам привык. Он давно ничего не слышит. Или, наоборот, слышит тем лучше? Когда человек перестает слышать то, что о нем говорят другие, когда ему все безразлично, тогда-то и развивается настоящий слух. Этот слух обращен вовнутрь. Человек прислушивается, прислушивается. Вот, например, часы. Тик, тик, тик — тихо, будто завод кончается. И опять глохнешь. От страха глохнешь.
Только разве об этом кто догадывается? Во всяком случае, не соседи, хоть и знают его уже двадцать лет. Люди думают, если человек храпит изо всей мочи, значит, нет на него угомону и никакой беды с ним случиться не может. А ведь все не так. Но они люди здоровые, им это невдомек.
А он болен и сейчас опять чувствует свою хворь.
У него слишком острый слух.
Когда он смотрится в зеркало, лицо у него будто мятая газета. Неужели именно с ним связала когда-то свои надежды розовощекая Марианна? Но и она теперь не та, что прежде. Высушили ее сушилки. Впрочем, собственная внешность его не беспокоит. Жаль, что печень в зеркале не разглядишь. Как говорится, снаружи цело, да изнутри прохудело. Только не из-за этого мучает его бессонница. Вот очередная ночь прошла, пройдут и остальные; тихо, будто уже лежишь на сажень под землей. Потому что пьяный.
Кто там посмел разговаривать? Не шуметь! И крышками спозаранок не греметь! Он хочет проспать весь выходной. До следующей смены далеко, как до смертного часа. Лежать бы себе и лежать, и ничего не ждать. Он лежит и храпит, а под храп гремят ковшовые цепи, с грохотом ползет лента, ползет ровно, всю ночь. Но лента стопорится, на секунду наступает мертвая тишина — это во сне найден самородок. Потом экскаватор продолжает работать, а он даже насвистывает, пока ковш вгрызается все глубже и глубже…
Куда?
В мечту об иной жизни? Там тот же сивушный дух.
В мечту о своем шансе — «кабы тогда повернулось иначе»? Не было такого шанса. Может, был другой? Дело прошлое. Упустил он свои шансы. Проспал. Пропил.