Конечно же, я никогда не говорила об этом, ни вслух, ни самой себе; конечно же, то, чего хотела я, было невозможно, и на самом деле это вовсе не было то, чего я хотела. Я просто была напугана, потому что я не знала, что произойдет, если мне вдруг придется покинуть это уютное крошечное местечко, которое я помогала выстраивать вместе с ним. Я не знала, куда еще идти.
Но как бы я ни цеплялась, – я уверена, отчасти из-за этого, – мы двигались с разной скоростью и в разных направлениях. Все те же повторяющиеся ссоры и разочарования подточили камень, и затем в один вечер бесформенная боль вдруг вылилась в одно удивительно твердое решение. Эту часть я хорошо помню.
Был воскресный вечер. Я вернулась в Бруклин после поездки к семье на День благодарения. Мы поссорились, в который раз, через SMSки, строчки которых были насколько знакомы, словно мы отрепетировали их заранее. Сэм пришел ко мне домой. Мы ели спагетти карбонара на крошечной кухне и решили, что пора попрощаться, а потом он ушел.
Весь следующий год после Сэма я не знала, как быть. Моя грусть по поводу его потери вновь граничила с чувством облегчения – больше не будет ссор, не будет надежды, переходящей в страх. Я могла просто жить здесь и сейчас, в этом спокойном месте, где мне не нужно было больше тянуть лямку, не нужно гадать о том, чего же хочет кто-то, а не я. Не нужно пытаться выяснять, чего кто-то, кто на самом деле я, действительно хочет.
Первый месяц в одиночестве был уютен; на улице было так холодно, что было абсолютно нечем заняться, оставалось только закупориться в своей квартирке и время от времени просить Оду переночевать у меня.
Однако вскоре мысли стали двигаться по проторенной дорожке. У меня была вереница небольших, но резких разочарований: люди, которые казались многообещающими, потом внезапно (или, что еще хуже, поспешно) обрывали со мной отношения. Я знакомилась с кем-то, мы начинали встречаться, а потом вдруг я перепрыгивала в то личное пространство, в которое так отчаянно хотела вернуться. Настоящая реальность почти не имела значения: кем были те люди, что они говорили о своих желаниях или не говорили, либо я прекращала размышлять о том, хотела ли я их вообще.
Каждый новый роман начинался с нескольких недель осторожного счастья, а потом вдруг проваливался в панику: «Почему он так долго не отвечает на SMS? Почему утром он свернулся калачиком, а не потянулся ко мне?» Иногда я озвучивала этот водоворот мыслей, но чаще – нет. Вместо этого, так как я не могла контролировать чужие чувства или поведение, я направляла эту неистовую энергию на изучение себя. Я выискивала в себе любые черты, где я не оправдывала ожиданий: нос и зубы слишком большие и кривые; сама я слишком пронзительна и мелодраматична, особенно когда пьяна; применение дезодоранта слишком редко; чувства слишком очевидны; сердце слишком уступчиво; всего вместе – чересчур слишком много.