От моего навязчивого колупания нет противоядия, но у него есть достойная пара. В той же части моего мозга (а может, даже непосредственно под постоянно расширяющейся лысиной) живет рукоделие.
Это версия того же страстного желания контролировать свое непосредственное окружение, но не через разрушение, а через созидание. Механическое рычание внутри меня, которое призывает к выдергиванию волосков или обгрызанию ногтей, можно временно удовлетворить вывязыванием петелек. Какое-то время я держала свои вязальные и вышивальные проекты на рабочем столе в офисе, и каждый раз, когда рука отправлялась в путешествие по направлению к затылку, я усилием воли заставляла ее направляться вместо этого к рукоделию. Все, что требовалось, это пара изнаночных петель, одна буква вышитого слова, и машина будет отвлечена.
Но потом она опять принималась за старое, и, может быть, в тот момент у меня не оказывалось ничего под рукой или, может быть, еще одно чрезмерное усилие становилось уж слишком чрезмерным, и я опять начинала выдергивать волоски. Словно паралич, хоть я и двигалась. Так же я впадаю в состояние, когда не могу писать, заниматься спортом, петь в хоре, даже несмотря на то, что мне так хорошо, когда я это делаю, и так плохо, когда нет, даже если расстояние между деланием и неделанием – всего лишь в толщину волоса.
«Может, уже перестанешь?»
Дергай.
«Может, уже перестанешь?»
Грызи.
«Может, уже начнешь?»
Чистая страница, грязное белье, неотправленное письмо – все эти вещи требуют, чтобы вы занялись ими, и если я просто не могу заставить себя, начинают неодобрительно цыкать. Выдернутый волос, отгрызенный ноготь, клочок кожи, оторванный от кутикулы, – они шепчут, что я недостаточно хороша, что я ленива и слаба, и никогда не буду способна что-либо контролировать. Возможно, по поводу последнего они и правы.
Рукоделие воссоздает механизм эффективной производительности без давления извне. Свитера не требуют, чтобы их связали, даже если месяцами лежат в неопределенном состоянии полузаконченности. А если и начинают предъявлять требования, то слышен лишь жалобный тихий плач. Они не томятся и не видоизменяются в своей незавершенности, они не становятся более пугающими, если откладывать их все дальше и дальше, в отличие от некоторых прочих задач. Они не вырастают до чудовищных высот, когда их отложили слишком надолго, становясь символами твоей неэффективности, вопя, что все это время ты просто притворялась. Рукоделие останется прежним, терпеливым, точно такого же размера, как оно и было, пока не наступит его время стать больше. Никто не просил меня это делать, кроме меня самой, и я знаю, что я это сделаю. Я могу протянуть руку и коснуться тысячи часов доказательств этому в своем шкафу и на своих стенах. Иногда мне кажется, что это единственное, в чем я могу быть уверена.