Она говорит в темноту возвышенными тихими предложениями, которые пытаются скрыть свою суть, и хотя она ох как чувствует его тело рядом с собой, оно непроизвольно напрягается от ее слов. Она ни разу не поворачивается, чтобы посмотреть на него, она рассказывает свою историю, пока их не обволакивает еще один слой тьмы, дополнительная простыня на них обоих.
Когда она заканчивает – на рассказ у нее уходит не так уж много времени, потому что любая правда коротка, – наступает тишина. Он садится и тянется за графином. Она слышит, как он глотает. Все останавливается. Она совершила страшную ошибку. Она хотела бы заплакать. Молчание длится бесконечно, пока его мозги обрабатывают услышанное. Она смотрит на него и думает: может быть, сегодня она видит его в последний раз. Ее легатированная жизнь внезапно становится похожей на лошадку-оригами вроде тех, которых делает из остатков бумаги мистер Бертон. Прекрасные творения. Их так легко смять.
– Прости, Джон, – шепчет она, и, хотя ее глаза сухи, голос у нее трескается. – Прости меня, пожалуйста.
Но тут он говорит ей, что все в порядке, он любит ее; он прижимается своей обнаженной кожей к ее, они целуются. Он любит ее. Он любит ее!
В следующие недели, когда она понимает, что тошнота, усталость, постоянное чувство голода не стоят беспокойства и что их скоро станет трое, она думает, что знает, когда был зачат ребенок. В ту особенную ночь ее откровения.
Может быть, Бог ее простил…
32
СЕГОДНЯ
Ава
Наконец-то мне удается выпроводить их всех. Чтобы у нас было «какое-то время для себя». Это было непросто. Они ведут себя так, будто мы дети, которых нельзя оставлять одних, но, после того как я некоторое время сплошная любезность и свет, я добиваюсь своего. Хоть немного наедине с мамой. Одна ночь, когда никого из них нет поблизости.
Странное ощущение, когда все они ушли. Крохотное жилье внезапно стало таким большим. Элисон оставила на холодильнике кучу контактных телефонов, что кажется вполне нормальным, пока ты не понимаешь, что это телефоны не уборщиц и бебиситтеров, а полиции, психиатров и надзирающих лиц. И все же в животе у меня бурчит от возбуждения и нервов. Это больше не моя жизнь. После сегодняшней ночи. Даже если он не появится – а он появится, какие могут быть разговоры! – я не вернусь. Я так решила. Мама пытается держать себя в руках, но мы не говорили об этом. О том, что она сделала в тот день. Элисон сказала, что она никогда об этом не говорит. Возможно, они надеются, что она откроется мне, но этого не случится. Я не хочу знать и не хочу, чтобы она говорила голосом моей мамы. Она мне больше не мама, она какой-то вывернутый фрик из газет.