– Мне нечего вам сказать, – более деловым тоном отвечает офицер Родригес. – Простите. Я знаю, вам тяжело, вы ведь видели ее как раз перед исчезновением.
Похоже, он говорит искренне. И в момент, когда он наливает дымящийся кофе в кружку со снеговиком и подает мне, он кажется таким приятным и честным, что я начинаю сожалеть, что не захватила с собой квитанцию на ремонт автомобиля.
Разве что я до сих пор мало что о нем знаю. Совсем немного.
– Как ее семья? – спрашивает Эзра, садясь на стул. Перед ним на столе лежит монетка, и он начинает запускать ее, как юлу.
– Ожидаемо. Страшно переживают. Но они одобряют все, что было предпринято, – говорит офицер Родригес. Он идет к холодильнику, открывает его и переставляет что-то внутри. – Вы, ребята, с молоком пьете? Или пополам с молоком и сливками?
– Без разницы, – отвечает Эзра, ловя вращающуюся монетку двумя пальцами.
Я всматриваюсь в примыкающую гостиную, где над камином висит огромная фотография трех маленьких детей.
– Это вы в детстве? – спрашиваю я.
Поскольку своих фотографий у меня очень мало, семейные снимки для меня, как кошачья мята для кота. Я всегда считала, что они могут многое сказать о человеке, которому принадлежат, поэтому, вероятно, Сейди так их ненавидит. Она не любит, чтобы ей заглядывали в душу.
Офицер Родригес все стоит спиной ко мне.
– Что?
– Фотография у вас над камином.
Я ставлю кружку на стол и иду в гостиную, чтобы рассмотреть снимок поближе. Каминная полка заставлена другими фотографиями, но меня притягивает тройная рамка, в которой, похоже, выпускные школьные снимки.
– Не надо… – окликает меня офицер Родригес, и позади меня что-то падает. Оборачиваясь я вижу, что он зацепился за кушетку, а мой взгляд попутно скользит по фотографии Эзры.
Подождите. Нет. Этого не может быть.
Мой взгляд останавливается на фотографии в рамке, где молодой мужчина в рабочем солдатском комбинезоне, прислонившись к вертолету, улыбается в объектив. Все у него – темные волосы и глаза, резкие черты лица, даже кривоватая улыбка – в точности, как у моего брата.
И у меня.
Я резко хватаю рамку, опередив офицера Родригеса. Спотыкаясь, я отступаю, сжимая фотографию обеими руками, а по жилам у меня растекается что-то очень похожее на панику. Кожа горит, перед глазами пелена. Но это лицо все равно ясно стоит перед моим мысленным взором. Это мог быть мой брат, нарядившийся солдатом на Хэллоуин, но это не он.
– Кто это? – спрашиваю я. Язык онемел, как после укола новокаина.
Офицер Родригес багровеет. Судя по его виду, он меньше всего хочет мне отвечать, но в конце концов делает это.