– Я обожаю Толстого, – поддержала его хозяйка, – особенно «Анну Каренину». Когда читала, мне казалось, что она – это я… Какая прекрасная жизнь была, Александр Дмитриевич! И вот, нет ничего, – она вздохнула, помолчала. – Я умираю от тоски по тому времени. С ужасом вижу, что старею, что скоро смерть и ни-че-го уже не будет. А так хочется тепла, солнца, счастья… И любви. Не усмехайтесь. Да, любви! Такой, чтоб захватила всю и сожгла, и пепел развеяла. Мне двадцать второй год, а я ещё не любила. Конечно, я люблю Анри, ценю его, но с ужасом думаю: неужели это всё? неужели не будет настоящего? Страшно.
– Это вас Арцыбашев напугал. Не верьте ему. Любят они пугать маленьких читательниц. Велите Насте, чтоб она на этот роман сковородки ставила.
– Нет, Арцыбашев здесь ни при чём. Так, порнография в предвоенном духе… Вы чаю хотите или водки? Андрей предпочитает водку.
– Можно и водки, – кивнул Машарин.
Анна Георгиевна сама принесла закуску, поставила на стол графин с водкой и рюмки, чуть плеснула себе.
– Долго что-то Андрея нет… Разве я когда-нибудь думала, что буду жить вот так, Александр Дмитриевич? – Она на мгновение задумалась, потом тряхнула головкой и продолжала уже весело, притворяясь захмелевшей и переходя на хороший французский язык. – Мне этот роман подарил некто Рогов, он служил в Иркутске у Советов, а руководил белой организацией. Вы не были знакомы с ним? Большой умница. Красавец. А характер – кремень! Он нас с Андреем познакомил и поженил, – она рассмеялась, – а потом сюда изгнал. Я не понимала, зачем, и возмущалась. Впрочем, об этом никому не говорила. Я даже рада была, что всё так устроилось… А вот теперь жить хочется. Жить, Александр Дмитриевич. Хочу, чтобы весело было и все были у моих ног! Ну, не все. Некоторые…
Она медленно прошлась по комнате, красивая и манящая, приблизилась к Машарину, прямо посмотрела ему в глаза и сказала, что он ей нравится. Сказала это серьёзно и одновременно лукаво, как умеют только хорошенькие женщины, когда им захочется поиграть безнаказанно с друзьями дома.
– Есть в вас что-то вечное, надёжное, как в памятнике, – улыбнулась она своему сравнению, – такая сдержанная мощь. И еще, не лебезите. Женщины без ума от таких мужчин. Немало вы наших слёз пролили? Сознавайтесь!
– Полноте, Анна Георгиевна, – взмолился Машарин, – вы меня, как мальчика… Я же не Силин, с которым вы, как с котёнком. Расскажите лучше об экспедиции. Я заходил несколько раз, а вас с Андреем всё нет и нет.
– Убегаете от вопроса? – она погрозила пальчиком. – Нехорошо… А поездка была скучной. Дождь. Конь мокрый. У Андрея дела без конца. Даже не постреляли ни разу. Что вы так смотрите? Я умею. Меня отец научил. Он вообще воспитывал меня, как мальчишку. И стрелять, и верхом скакать, и даже драться научил. Мы с ним в карты стреляли, как этот… помните, у Пушкина? Я всегда выигрывала! Хотите, вас обстреляю, хоть вы и боевой офицер?