Вилен в компании командира шестого когопула здоровяка Флика строил планы дальнейшего завоевания Эллады. Планы эти состояли по преимуществу из ругани в адрес упёртости коринфян и изворотливости отряда Кэнта. Крепостной гарнизон и сборная пелопонессцев взаимодействовали на изумление согласованно — в первую очередь за счёт полководческого таланта микенского сотника Герта, помощника аркадского кормчего — храброго, красноречивого, но малоопытного в сухопутной войне.
В разгар сетований на судьбу-злодейку в шатре появился один из двух личных телохранителей Вилена — громадный атлет Ассол.
— Светлейший, — сказал он с растерянной усмешкой, — к тебе гости.
— Откуда? — раздражённо спросил Вилен.
— Из Афин, похоже, — осторожно предположил телохранитель.
— Послы?
— Нет, светлейший. Мальчишка туземный, утверждает, что у него к тебе деловое предложение.
— Ты что, шутишь, что ли? — с подозрением полюбопытствовал Вилен.
— Никак нет.
— Ты что — хочешь сказать, что по нашему лагерю свободно разгуливают афинские детишки? — вспылил Флик.
— Я не знаю свободно или нет, но у твоего шатра, светлейший, стоит афинянин и требует, чтобы его впустили. Да ещё лается при этом, как портовый грузчик, — чётко ответил Ассол. — Что ему передать, светлейший?
Полководцы обменялись коротким взглядом. Отчего бы не позабавиться, раз ничего серьёзного в голову не идёт?
— Впусти, — разрешил Вилен, отчаянно махнув рукой.
Ассол, коротко поклонившись, шагнул к входу и обернулся уже у самого полога:
— А впускать с кинжалом, или сначала обезоружить?
— Так он ещё и вооружённый?! — восхитился Онесси, всплеснув руками. — Ладно, веди вооружённым, но Клет пускай его контролирует.
Клетом звали второго телохранителя, статью не уступающего, а кое в чём и превосходящего своего коллегу, кроме того, он неплохо владел ахейским наречием. Он ввёл Кана под своды огромного шатра, уставленного мебелью, обогреваемого двумя жаровнями и освещаемого двумя десятками свечей. В креслах у огромного стола расположились громадный силач в доспехах, щедро украшенных позолотой и драгоценными камнями, и человек средней комплекции, облачённый в пурпурный хитон из тончайшего полотна, расшитого золотыми нитями. За спиной второго стоял пожилой раб с оливковым цветом кожи и чёрными, как маслины, глазами.
Внимательно осмотрев обстановку, оценив вольготную позу человека в хитоне, развалившегося в кресле, как на постели, Кан отвесил ему короткий поклон и произнёс с широчайшей улыбкой:
— Радуйся, царь! — Вилен частично напомнил ему облик дядюшки Изолия, грозного воина, но добродушного человека, и эта деталь помогла Кану взять себя в руки и обрести свою всегдашнюю скрытую иронию, позволявшую дурачить не самых глупых людей.