Ударил колокол. И разом рассыпанные по набережной фигуры собрались в кучу перед трапом, а вдалеке, по дороге, ведущей в город, четверо опаздывающих бросились бежать.
Почти как в школе, хотя все эти парни от шестнадцати до двадцати двух лет носили форму флотских офицеров, белые перчатки, фуражки с золотым позументом.
Пожилой старшина, облокотясь на релинги, наблюдал, покуривая трубочку, как они поднимаются по трапу один за другим.
Все было трогательно, молодо, весело. Обменивались шутками, которые Мегрэ не понимал, бросали сигареты в последний момент перед подъемом на корабль, продолжали на борту гоняться друг за другом, толкаться, дурачиться.
Запыхавшись, подбегали к трапу опаздывающие.
Корнелиус повернулся к Мегрэ — лицо его было напряжено, красные глаза лихорадочно блестели.
— Давай, вперед! — проворчал комиссар.
Юноша, лучше понимая жесты, чем слова, неловко взял под козырек, чтобы доложить о прибытии.
— Проходи, не задерживайся!
Старшина ушел, сдав воспитаннику пост у входа на корабль.
В иллюминаторах мелькали молодые парни, разбирающие подвесные койки и разбрасывающие как попало одежду.
Мегрэ стоял до тех пор, пока не увидел Корнелиуса. Тот вошел в свою каюту бочком, робкий, смущенный, получил в лицо подушкой и направился к одной из коек в глубине.
И сразу же началась другая сцена. Не успел комиссар сделать и десяти шагов в сторону города, как столкнулся с Остингом, который тоже пришел посмотреть на возвращение воспитанников.
Оба они — и Мегрэ, и Остинг — были примерно одного возраста, крупные, грузные, спокойные.
И тот, и другой могли показаться смешными в своем желании понаблюдать за юнцами, укладывающимися спать и дерущимися подушками. Словно курочки-хохлатки, приглядывающие за расшалившимися цыплятами.
Они переглянулись. Бас невозмутимо козырнул. Оба знали заранее, что никакой разговор между ними невозможен — мешал языковой барьер.
— Goed avond…[11] — пробурчал тем не менее человек с Воркюма.
— Добрый вечер! — эхом отозвался Мегрэ.
Они пошли по дороге, которая метров через двести становилась городской улицей.
Шли почти рядом, и, чтобы расстаться, одному из них надо было замедлить шаг, но ни тот, ни другой делать этого не хотели.
Остинг в деревянных башмаках, Мегрэ в выходном костюме. Оба курили трубку, разница заключалась лишь в том, что у Мегрэ трубка была вересковая, а у Баса — глиняная.
На пути встретилось кафе. У входа Остинг вытер ноги, снял башмаки, оставил их по голландскому обычаю на половике и вошел внутрь.
Ни секунды не колеблясь, Мегрэ последовал за ним.
Около десятка матросов сидели вокруг стола. Они курили трубки и сигары, пили пиво и джин.