«Нужно всего лишь преградить ему путь» — догадался тот, — «… или дать пройти».
Избранный задумался. Он некоторое время смотрел в отражающие человеческие грехи глаза демона и, наконец, решил:
«Человечеству необходим внешний демон — демон соблазнитель и искуситель, который оттенял бы их внутренних и куда более мерзких демонов».
Он опустил меч и отступил в сторону, добровольно впуская в наш мир исчадие ада».
***
Мортимер закончил свой рассказ и словно одержимый каким-то безумием, сверкнув глазами, взглянул на призадумавшегося Люциуса.
— А теперь собственно ответ на ваш вопрос, — страстно проговорил он — Почему бы мне не быть для Лондонцев подобным же демоном? Злом, которое, превосходя собственные человеческие пороки, в сравнении делает их не столь ужасными.
Архидьякон удостоил сектанта взором, каким обычно смотрят на помешанных.
— Вы сумасшедший, — прямо сказал он об этом Мортимеру; но тот будто и не заметил адресованного ему эпитета. Он продолжал.
— Сейчас в Лондоне, как и в той деревеньке из легенды, властвуют несправедливость, предвзятость, пошлость…, — говорил «Отверженный», но архидьякон уже встал с кресла и, не глядя на Мортимера, замотал головой, словно ему надоело, или было попросту противно, выслушивать этого человека.
— Может и так, — сказал он, перебивая — но где-то глубоко под густотой их совокупного мрака тускло поблескивают, подобные Кристоферу и Вимеру, маленькие, незаметные, угнетаемые и пока разрозненные искорки добра и чести. И я верю, настанет день, когда одна из них воспылает настолько ярко, что ее свет прорвет завесу греха и порока и развеет окружающую мглу. — И, направившись к выходу, добавил: — К тому же, без сомнительной помощи «внешнего демона»… хотя нет: даже вопреки ему.
«Отверженный» тоже поднялся со своего места.
— Вот и отлично, — неожиданно резко произнес он. — Но не забывайте, что тогда, демону нужно преградить путь.
И раньше, чем Люциус раздраженный этими словами вышел из гостиной, Мортимер, обуреваемый таким же чувством, скрылся за другой дверью.
Подошел к концу июнь 1666 года, и для Люциуса настала пора подвести его итоги — весьма, надо признать, неутешительные. Маргарита заранее обещала священнику тяжелый путь познания, но он даже и предположить не мог, что тяжелым окажется не сам процесс, а его результаты.
«Узнать о том, что почти все сколько-нибудь значимые мои поступки, совершенные до болезни, служили какой-то до сих пор неведомой мне цели отвратительнейшего сектанта, было очень тяжело», — писал в своем дневнике архидьякон. — «А осознавать, что столько хороших или, по крайней мере, невинных людей было принесено в жертву этим поступкам для достижения все той же цели — и вовсе невыносимо».