***
В том же духе проходил и весь последующий разговор. Вот только от частностей перешли к общему.
— Для любви нет религии, нет науки, нет философии. Для любви нет даже разума. Только сердца и души существуют для этой могучей силы, связующей судьбы людей своими дурно сплетенными нитями… — вдохновенно говорила миссис Палмер.
— …вожделенные концы которых, так сложно отыскать в паутине жизни среди множества причудливо разветвляющихся шерстинок, постоянно уводящих нас куда-то в сторону, — продолжал ее сравнение Люциус.
И беседа грозила затянуться очень надолго, если бы не вмешательство в нее герцога Бэкингема.
— Как можно говорить о любви иной, нежели любовь к ее величеству? — некстати и совсем не к месту сказал он, указывая на Екатерину и ее свиту. — Разве кто-то может быть более достойным этого чувства, когда в зале присутствует сама королева?
Ответом ему был полный неудовольствия взор леди Палмер. Но архидьякон, давно почувствовавший неприязненное к себе отношение со стороны Бэкингема, понял, что вопрос предназначен именно ему и, к тому же, с вполне определенной целью.
«Глупец!» — решил Люциус. — «Неужели он действительно надеется сбить меня с толку таким никчемным способом?».
В самом деле: предположение герцога о том, что архидьякону неизвестно про соперничество между королевой и фавориткой было более чем наивным; и своим высказыванием, Бэкингем повредил больше себе, нежели Люциусу.
— Подобострастные поклоны, заискивающие взгляды и льстивые речи — есть проявления не любви к женщине, а преклонения перед ее титулом, — холодно произнес архидьякон. — И поскольку мне известны добродетели куда более значимые, чем звучные имена и звания, то я склонен считать ваши слова, милорд, несмотря на их верноподданническую подоплеку, чуть ли не оскорблением для присутствующих здесь дам.
Такая отповедь на нападки Бэкингема пришлась по вкусу миссис Палмер и окружающим ее женщинам, каждая из которых с удовольствием наблюдала, как краска стыда заливает лицо молодого, красивого и обычно высокомерного (но наконец-то уязвленного) гордеца герцога.
— Все они, — продолжал тем временем архидьякон, невольно задерживая взгляд на красавице Маргарите и, уже умышленно, на леди Палмер, — не в меньшей (а, пожалуй, так и в большей) степени, чем королева, достойны любви. И если уж на то пошло — беспощадно добивая соперника, усмехнулся Люциус, — настоящей королевой!.. женщину делает любовь короля.
Миссис Палмер довольно засмеялась: последний довод особенно порадовал ее.
— А вот, кстати, и он — его величество Карл II! — провозгласила она, с чисто женским ехидством взирая на Бэкингема и наслаждаясь смущением, в которое его повергло это известие.