Губы Мортимера скривились в лукавой ухмылке.
— Мы просто не терпим лжи, — начал он, — и…
Тихий смех архидьякона, вызванный этой фразой, прервал его.
— Уж не собираются ли «Отверженные» меня усовестить и склонить к добровольному признанию? — с мрачной язвительностью и каким-то особым (почти презрительным) упором на слово «отверженные», проговорил Люциус.
Однако сектант не оценил сарказма.
— Вы не дали мне договорить, господин Флам, — произнес он. — Мы не терпим лжи, и хотим, чтобы слухи… — Мортимер сделал паузу и выразительно взглянул на священника, — стали правдой.
Архидьякон удивленно вскинул брови.
— А для этого, — заключил «отверженный», — вы должны вступить в наше общество.
Удар, вследствие его непредсказуемости, оказался поистине ошеломляющим. Люциус предвидел всё, включая шантаж и разоблачение, но того что дело примет такой оборот он не ожидал.
— Значит, если я откажусь, вы донесете на меня? — задумчиво пробормотал он, решив уточнить, какой характер несет это требование; и по ответу Мортимера…
— Нет, — просто сказал ему сектант. — Но вы согласитесь.
…понял, что не ошибся: это не шантаж — это предложение.
«Но если не раскрытием моей тайны, — подумал Люциус, — то… как иначе можно заставить меня принять такое предложение?».
Он надеялся услышать от «отверженного» разъяснения по этому вопросу, но Мортимер сказал уже все что хотел. Он повернулся, собираясь уходить, и даже сделал несколько шагов к выходу из Собора… но, все же, вдруг остановился.
— Кстати, — сказал он, словно что-то припомнив. — А почему вы оставляли на телах убитых черные жемчужины?.. Они ведь очень дороги.
— Я не оставлял их, — отозвался священник, неприятно удивившись тому, что Мортимеру это неизвестно.
Сектант засмеялся, но спорить не стал.
— Пусть так, — согласился он. — Тогда я поставлю вопрос иначе. Как вы считаете: почему на телах погибших были обнаружены именно черные жемчужины?
Архидьякон нахмурился. Он и сам не раз думал об этом. И зная (в отличие от горожан), что сектанты не имеют никакого отношения к убийствам, был в еще большей растерянности, чем все остальные. Правда, его больше интересовало, кто оставляет жемчужины, а не почему они черные. Но и на этот счет у него, все же, было одно предположение.
— Жемчуг есть душа… — с неохотой (ибо само решение архидьякона ответить на такой вопрос, должно было стать для Мортимера подтверждением его причастности к этой загадке) проговорил Люциус, — и у тех о ком мы говорим, она была далеко не светлого оттенка.
«Отверженный» как-то зловеще улыбнулся.
— Так я и думал, — пробормотал он; и, уходя, добавил: — Хорошие люди обходятся дешевле…