— Ад, говорите вы? — вопрошал прилично одетый и, по всему видно — вполне благополучный, проповедник у своей весьма многочисленной и разношерстной паствы. — А как вы его себе представляете? Неужели вы думаете, что грешники, действительно горят в огне преисподней мучимые некими чертями и бесами?
Люциус понял, что, должно быть, пропустил значительную часть здесь происходившего, но то, что он еще мог застать, обещало стать кульминацией всего упущенного; а потому, двигаясь за трактирщиком к занавешенной алой портьерой двери в противоположной части помещения, он с неослабевающим вниманием следил за творимым вокруг действием.
— Нет! — продолжал, обладавший сильным и проникновенным голосом, проповедник. — Бога ли такова воля, не знаю, или дьявола, но наш удел — мир, где негодяи и подонки чувствуют себя вольготно и легко, тогда как те, кого мы называем людьми добрыми и честными подвергаются здесь испытаниям… унижениям… страданиям…
Последние слова произносились им с короткими паузами, во время которых он обводил собравшихся своим сверкающим (как показалось архидьякону: алчущим погибели этих душ) взором, прекрасно понимая, что каждый из них пришел сюда задавленный именно этими: «испытаниями… унижениями… страданиями…».
— Почему!? — задал проповедник новый вопрос.
А Люциус смотрел на присутствующую здесь толпу, в которой, с ощущением скребущей сердце скорби, отмечал немалое количество женщин и даже детей. Он проходил рядом с ними и наблюдал как в слабые, безвольные, исстрадавшиеся глаза этих людей, проникала зараза, жадно выслушиваемых ими слов, и яд, наполнявшего эти слова смысла.
— Мир, — чтобы жить хорошо в котором, нужно делать плохо другим, — ни есть ли ад? — тихо проговорил сектант, ибо в воцарившейся тишине даже шепот был бы услышан каждым. — Но это, так же, и чистилище, — после недолгого молчания уже громче добавил он. — Ведь добрые и честные люди, все же, есть среди нас.
Проповедник снова обвел толпу своим фанатичным взглядом.
— Как и все мы — это грешные души, получившие шанс исправиться, — продолжал он свою нечистую проповедь. — Но отринув злобу этого мира проклятых, они ищут искупления в том, что терпят его несправедливость; и в отличие от остальных, — ошибки коих заставляют их вновь и вновь рождаться в этом мире, — они! достойны мира лучшего.
Люциус вздрогнул: наученный общением с Филиппом он понял, что! должна означать эта фраза.
— И наш долг: отделить зерна от плевел, — выспренно провозгласил сектант, начиная подтверждать догадку архидьякона. — Вот только земля больше не годна для посева… и зерна заслуживают лучшей почвы — лучшего мира; а этот… — он выдержал риторическую паузу, — он для нас — для тех, кто хочет хорошо жить здесь… сейчас…