Архидьякон и трактирщик, наконец, добрались до заветной двери.
— Ибо в аду! — все еще раздавалось за их спинами, — хорошо может жить лишь падший.
И эти слова стали последним, что Люциусу довелось услышать из сектантской проповеди. Трактирщик приподнял перед ним тяжелую бархатную портьеру, и священник, толкнув дверь, с поблекшим взором перешел в следующую комнату.
Помещение, в которое вошел архидьякон, оказалось необычным и немного пугающим: тусклый свет оставлял в непроглядной тьме углы этой уходящей вдаль прямоугольной комнаты; а в освещенном всего лишь дюжиной свечей овале, из предметов мебели, было только четырнадцать, окружающих абсолютно пустое пространство, высоких кресел. Два из них (места в закруглениях этого овала) пустовали, а на двенадцати других, расположились темные, закутанные в какие-то подобия черных хламид, фигуры. Они чем-то походили на архидьякона, вот только лица их скрывались далеко не капюшонами, а бронзовыми масками со зловеще поблескивающими в свете пляшущего свечного огня клювами.
«Чумные врачи», — сразу узнал эти одеяния Люциус, тем не менее, невольно вздрогнув, когда все двенадцать металлических клювов повернулись в его сторону. Однако и не имевший выхода в предыдущей комнате гнев, здесь, — среди бывших коллег архидьякона, — вырвался наружу.
— Так значит, мир есть ад? — грозно вопросил он, сделав пару шагов в направлении совета и обводя всех его членов жестким, почти физически ощутимым, взглядом.
И громкий голос его, в пустом и до сих пор тихом пространстве, отдался таким эхом, что теперь уже настал черед Чумных врачей от неожиданности встрепенуться. Немного жутко было наблюдать, как эта стая огромных черных птиц взволнованно переглядывается, поворачивая друг к другу свои бронзовые клювы; но волнение скоро улеглось.
— Вы слышали речь нашего проповедника, брат, — произнес один из членов совета до странности искаженным маской голосом. — Нам нечего добавить.
Люциус скривил губы; слово «брат» неприятно резануло его слух.
— Магистр? — с презрением проговорил он, через плечо, взглянув на продолжавшего стоять в дверях трактирщика. — Брат? — тем же тоном добавил он, переводя взор обратно на совет. — Хм…
Чумной врач, сидевший ближе всех к двери, молчаливым жестом отпустил трактирщика; тот, пятясь и кланяясь, вышел. А Люциус тем временем, словно бы и не заметив этого, продолжал:
— Не слишком ли вы поторопились, зачислить меня! в лоно вашей извращенной веры?
Однако стоило трактирщику уйти, как из, тонущего в тени, противоположного конца залы, на свет выступил еще один «Отверженный» — Мортимер. И именно он стал тем, кто ответил на вопрос священника.