Эти слова, эти воспоминания, эти исковерканные бронзовыми клювами голоса: их треск, свист, хрип и шипение… у архидьякона закружилась голова. А на смену четверке вернувшихся на свои места Чумных врачей, к Люциусу приблизилось четверо других.
— Из окон богатых карет доносилось облегченное: «Уф!.. Я, было, струхнул, что буду наказан за свои грехи», — говорил один из вновь окруживших архидьякона сектантов.
— А сколь серьезно звучали отклики сидящих рядом жен и детей: «Поделом бы тебе!», — подхватывал другой «Отверженный».
— Сколько постыдных тайн и мыслей читали вы тогда на лицах покидавших город нечестных купцов, избалованных дворян и продажных чиновников? — спрашивал третий.
— Вспомните! Ведь и вы там были… среди нас, — повторил однажды произнесенную фразу четвертый.
А Люциуса била мелкая дрожь; в нем уже не было ярости, в нем не было даже уверенности… его наполняло лишь смятение. Но и теперь Чумные врачи не оставили архидьякона в покое: шелест черной ткани по каменным плитам пола означал, что и последняя четверка «Отверженных» готова обрушить на Люциуса порцию, накопившейся в них за время Великой Лондонской Чумы, желчи.
— Чума стала для нас знаком божьим.
— Она показала нам суть этого несправедливого и жестокого мира.
— Ибо выживали в нем лишь те, кого наши прежние взгляды считали этого недостойными. А достойные?..
— Нам проще верить, что они… «освобождались».
Люциус в полной растерянности старался поймать взгляд хоть кого-то из Чумных врачей, чтобы прочесть в нем опровержение их же собственным словам; но в прорезях бронзовых масок он находил лишь пустоту.
— Но я выжил, — опуская голову, пробормотал архидьякон.
— И вы убийца, — прозвучал вполне предсказуемый ответ.
— Вы! выжили, — надеясь обратиться к светлому прошлому Чумных врачей, добавил Люциус.
— И кто мы теперь?! — холодно отозвались те.
А Мортимер смотрел на Люциуса и наслаждался его растерянностью. Он видел, что если архидьякон до сих пор не склонился под тяжестью предложенных ему сектой новых воззрений, то, по крайней мере, собственные его убеждения были, несомненно, поколеблены.
— Итак, Люциус, займете ли вы среди нас свое место? — спросил лидер «Отверженных», почти не сомневаясь в том, что архидьякон, наконец, сдастся.
Но тот, все же, не торопился с ответом; он медленно повернулся к выходу, и едва заметная улыбка мелькнула на его губах при виде отброшенного им и теперь неприглядно лежавшего за границами освещенного овала кресла.
— Нет, — твердо сказал он, вновь оборачиваясь к сектанту. — Я привязан к «Отверженным» и прекрасно осознаю это, но…