— Легла змея под старенький дубок,
Оправилась от потрясения чуток,
И стала размышлять:
«Как так?
Почто мне деревенский люд не рад?
Того я не пойму никак,
Как будто страшный я какой-то гад.
Вот шкурка, глазки, зубки, язычок…
Ах! Так значит это мне не впрок.
На что я внешность променяла?»
Все поняла она и зарыдала,
— грустно молвил актер со сцены, а его партнер, как ни в чем не бывало, продолжал:
— Рыданьем горю не помочь,
К тому же наступила ночь.
И огонек театрального солнца, словно желая скрыть горе несчастной змейки, действительно погас. Зато вместо него, в верхней части полотна (где раньше были видны лишь потертости ткани), мягко засверкали скопления маленьких звездочек, а на темном поле под ними появилась сгорбленная старушечья фигура.
— И змейка ведьму увидала.
Полночных трав та набирала,
Ни на кого внимания не обращала,
Цветок срывала и в корзинку клала.
Змея ж решила ведьму соблазнить,
Проклятье на нее переложить.
«Фи, ведьма, как же ты страшна!
Могу красивой сделать я тебя».
— Коварно нашептывать стала она.
«Вот посмотри, к примеру, на меня…»
Происходящее в этот момент на полотне, чем-то напомнило начало спектакля. Вот только уговорить ведьму оказалось гораздо сложнее и в облике змеи проявилось нетерпение.
— Ей хочется скорей освободиться,
Она уж начинает торопиться,
Да ведьма все не хочет согласиться
И вынуждает змейку злиться.
Вот видит ведьма гнев в глазах
И мутный яд уж чует на ее зубах,
Змея змеей: еще чуть-чуть и покусает.
Тогда лишь ведьма отвечает:
«Ты змейка на меня не обижайся,
Но сколь ни пресмыкайся, ни ласкайся,
Змея всегда останется змеей,
А я уж лучше ведьмой доживу век свой.
Могла б я облик твой вернуть,
Но ты меня решила обмануть».
Тени на полотне вновь превратились в человеческие фигуры и закружились в восхитительной красоты танце, а растянутая на сцене ткань стала медленно блекнуть, растворяя сказку, будто то был всего лишь мираж. Но волшебство на этом не закончилось: танцующие тени, словно обрастая плотью, появлялись из-за скрывавшего их ранее полотна и, завершая свой танец, уже на сцене и воплоти, кланялись благодарному зрителю.
Однако «Сказ о заколдованной змее и гордой ведьме» еще не был завершен.
— И в наказанье ведьма та, — выступили на поклон оба поясняющих артиста, — Змеей оставила бедняжку навсегда.
Зрители взорвались аплодисментами, полностью заслужившим их актерам. А епископ, вместе со всеми хлопавший в ладоши, сказал архидьякону:
— Благодарю тебя, Люциус.
— За что, ваше преосвященство? — удивился тот.
— Ты открыл мне новый мир театра, — объяснился епископ. — Мир, где нет лицемерия, пафоса, этой порой раздражающей актерской напыщенности.