«Кони, пойми, я вообще не обязан был что-либо говорить, лишь только понимание того, насколько это важно для тебя… вы ведь были близки» — спрятал он взгляд, так, словно я вдруг оказался без трусов.
«Кони, пойми, в жизни всякое случается» — уверял он меня, словно я нуждался в этом, словно он знал больше об этом.
«Кони. Постой. Постой» — уговаривал он меня, словно не знал, что это не поможет.
Я ж говорю, он был слишком мягкий, слишком добрый для этого местечка. А таким как я, таким нечего терять. Меня ничем не напугать. Меня ничем не мотивировать. Я свободен в своем раздолбайстве, я свободен в своем похуизме, я свободен, потому что я плюю на все, что имеет ценность для вас.
Потому что на меня не действуют «вызову полицию», «дам плохую характеристику», «обяжу к общественным работам», «придет охрана» — мне плевать. Плевать. С большой буквы.
Я припер его к стенке — тщедушного и маленького. Он был с половину меня. Я припер его к стенке и потребовал дать адрес больницы Рика, «просто звонка ради», «просто справки ради». Этот тюфяк, он пожалел меня и сдался. Он ведь все понимал. Ему бы куда-нибудь да в другое местечко, туда, где его ценили бы за доброту, понимание, заботу. В нашей школе, такие как я, любое проявление человеколюбия принимают за слабость. Такие как я, чувствуют эту слабость и бескомпромиссно пользуются ею.
И не надо тут кривить свои рожи, вы ведь сами нас такими сделали, вы, которым легче сослать нас, нежели понять. Вы не задаете вопросов. Потому что ответы на эти вопросы могут вытолкнуть вас из вашей зоны комфорта, из вашего уютного закутка, нагретого и затхлого. Вы не только ничего не пускаете в свой угол. Хуже. Вы боитесь выпустить оттуда даже самое смердящее — старое, отжившее, то, что давно уже превратилось в вековую гниль и кишит паразитами.
Директор сдался. Я вышел из его кабинета, повторяя как молитву, как некогда «отче наш», название госпиталя, в котором умирает Рик.
Я не мог поступить иначе. Решение пришло сразу же, моментально. В ту же секунду, в тот самый момент, когда я соврал директору. Когда я говорил «просто, звонка ради» — это была ложь. Когда я говорил «просто, справки ради» — это была ложь. Когда я смотрел на него и говорил «обещаю» — это была ложь. Когда я захлопнул дверь и сказал «до встречи» — это была ложь. Лишь одно было правдой — Рик валялся с трубкой в шее, в той самой шее, под смуглой кожей которой еще не давно в смехе ходил его кадык.
Секретарша директора, тупенькая и жирная, с дурацким именем и дурацкими очками на широком, с крупными ноздрями носе, она как всегда позже всех уползала домой. Водился за ней один грязный грешок, впрочем как и за всеми тупыми и страшными телками — Джо Би, школьный авторитет, в прошлом году хорошенько ее отодрал, да так, что она еще неделю сверкала своими кредитными винирами и краснела, переступая школьный порог.