Трипилийцы же действовали быстро и уверенно. Еще до того, как последняя звезда померкла перед утренней зарей, они сожгли все, что могло гореть. Перебили всех людей, которые не успели спрятаться, и начали грабеж. Все, что хоть немного припадает им к глазу, трипилийцы сбрасывают в мешки и тащат в лагерь, остальное — без разбору крушат и ломают, если только не могут сжечь.
Огонь распространялся быстрее, чем осенний ветер, и низвергал все, к чему прикасался. Менее чем через час языки пламени, кроваво-красные в утреннем свете, охватили всю крепость, разрушив все, чем дорожил народ Имледара, но уже не было кому оплакивать эту утрату.
Так шаг за шагом западные варвары обошли почти всю крепость, оставляя за собой лишь пепелища, и обращая величайший из городов в пыль.
Сейчас их таран выламывает ворота храма Зари — очевидно, последнего пристанища в городе, где еще остались жители Гордлена. Все, кто сейчас окружает меня, склонились в молитве к Великим Творцам, прося их о спасении. Но я готов принять свою судьбу, какой бы они ни была. Лязг мечей и учащающийся стук тарана не страшат меня, все, чего я хочу — чтобы летопись эта не сгинула в пламени, как все остальное. Поэтому я спрячу ее под каменную плиту, рядом со статуей Гвирекки, уповая, что богиня защитит мое послание потомкам.
Гордлен был величайшим городом на свете, ни одно творение человеческих рук не могло сравниться с ним. Но он обратился в руины так же, как и любой другой. Красивые дома, роскошные библиотеки, огромные площади, украшенные искусными статуями. Бани, театры, университеты… разве можно теперь, глядя на дымящиеся развалины, распознать в них тысячелетний труд величайших людей своего времени?
Король Имелаф должен был оберегать Гордлен, но он не справился, ибо был недостоин такой чести. Горько сознавать, что толпа безумных варваров разрушила жемчужину мира, но, возможно, это лучше, чем хранить ее в корыте свиньи, ведь…