Она искала полнейшего уединения, ссылаясь на усталость и потребность отдохнуть, просила, чтобы ее не беспокоили.
Ее любовь к князю в разлуке дала себя почувствовать сильнее. Бедная женщина не могла себе представить, чтобы он помирился с разлукой, не постаравшись найти средства к свиданию.
В продолжение четырех дней и четырех ночей она прислушивалась к каждому звуку, не покидала глазами улицы, на которую смотрела, став на стул и прячась за занавеску. Она не допускала, чтобы князь не стремился открыть ее убежище.
Прожив с ним полгода, она так же, как и Степан, хорошо знала Сергея Сергеевича и была уверена, что он не остановится ни перед каким препятствием, когда дело шло об удовлетворении не только его страсти, но даже простого желания, каприза или фантазии.
Она поклялась матери не видеть его и вместе с тем ждала его; у нее была одна мысль: он придет, одно желание: видеть его, одна боязнь: если он не придет.
Когда на четвертый день она заметила бродившего по улице Степана, то не удивилась, а, напротив, ощутила необычайную радость: князь все еще любит ее, и вдруг страшная мысль промелькнула у нее в голове: разве не должно быть между ними все кончено?
Она поклялась матери… но ведь она дала клятву не принадлежать ему, но… видеться…
И неудержимое, страстное желание свиданья снова наполнило ее душу.
«Быть может, он прислал Степана, чтобы назначить час, но последний не смеет открыто войти в дом… надо узнать…»
Она накинула на голову большой платок и незаметно, к счастью или несчастью для нее, выскользнула по черному ходу на двор.
Быстро пробежала она его и очутилась за воротами лицом к лицу с наперсником князя.
— Зачем вы здесь? — задала она вопрос.
— По поручению его сиятельства! — ответил привычной фразой камердинер, ошеломленный таким быстрым и неожиданным исполнением главной цели его поездки — видеться с Иреной.
— Что он?
— Болен, очень болен и желал бы видеть вас!
Ирена вздрогнула, смертельная бледность покрыла ее щеки.
— Болен? — повторила она.
— Да, говорю вам, и очень серьезно… надо спешить…
В глазах Ирены лишь на секунду мелькнула нерешительность, но затем она произнесла твердым голосом:
— Так едемте…
На дворе хотя и стояла петербургская гнилая зима, именуемая в народе «сиротской», но проехаться с Петербургской стороны на Сергиевскую улицу в одном платке было по меньшей мере неблагоразумно.
Взволнованная Ирена, невзирая на свое легкое одеянье и туфельки, на ногах, не чувствовала холода, но Степан, несмотря на радость наступившего мгновенья доставить сюрприз своему барину, показать себя и отомстить Анжель, все-таки не удержался сказать: