В середине апреля начался суд. Слегка необычно смотреть на собственный процесс не со скамьи подсудимых, а со стороны. Как будто это не меня судят, а кого-то другого, и моя скромная особа здесь случайно, из любопытства. Дело оказалось не слишком большим, всего три тома. Семь обвиняемых: четверо в СИЗО, остальные пока на свободе. От адвоката я отказался, во-первых, жалко денег, а во-вторых, по-наивности казалось всё и так ясно, зачем мне защитник.
Я видел в перерывах, как вечно поддатый председатель суда, народный судья В. И. Бухалов (фамилия говорящая, правда?), возвращался из комнаты отдыха вновь помолодевшим, а потом начинал засыпать на заседаниях, — рутина! Но уголовное дело № 1-528 потихоньку двигалось к финалу.
Я курил на лестничной площадке суда, когда ко мне подрулил благообразный пожилой мужчина.
— Здравствуйте, Вадим Викторович. Позвольте представиться: Дубниченко Илья Львович, адвокат. Я защищаю вашего приятеля Шустера. И вот о чём мне бы хотелось с вами поговорить.
И он обстоятельно стал доказывать мне, как я был неправ, отказавшись от защиты. Что это только навредит в судебных слушаниях и прениях сторон. И что лишних расходов никаких не надо, поскольку он уже ведёт Шустера. И ему меня жалко, оттого он искренне хочет мне помочь. И, ведь, убедил, краснобай! Зря что-ли свой хлеб ест? Я согласился.
Спустя несколько лет Дубниченко пообещал реальную помощь из Москвы и попросил у моей жены немалую сумму, которую та собирала на кооперативную квартиру со своей зарплаты. Деньги ушли в песок, а юрист лишь развёл руками. Я вспомнил тот разговор на заплёванной лестнице и пожалел, что повёлся на уговоры адвоката. Умудрённый опытом защитник, скорее всего, искренне хотел мне помочь, но тогда ни он, ни я не знали, что процессу был придан особый статус. Указание шло из Москвы в свете усиления борьбы с криминалом, затеянной генсеком Андроповым. Вот отчего уголовное дело было истребовано из района и передано на Литейный. Человек, который спустя много лет поведал мне эти подробности, добавил, что старший следователь получил очередную звёздочку, а сотрудники центрального аппарата, приложившие руку к блестяще проведённому расследованию, денежные премии.
Дело неизбежно двигалось к финалу. Наконец, все присутствующие в зале суда услышали точку зрения государственного обвинителя. Гневную речь клеймившего нашу преступную группировку я почти не воспринимал, ждал, сколько попросит прокурор. И он, сука, потребовал одиннадцать лет!
Клац! В голове щёлкнуло реле самосохранения: как же так? Все ждали 226-ю статью УК — сбыт сильнодействующих веществ, до 3-х лет лишения свободы. Но когда прокурорский чин подвёл нас под 224-ю, а здесь уже сроки от 6-ти до 15-ти, повеяло холодом. Следак, а потом и адвокат сладко пели, что с подписки можно получить «ниже низшего предела». И, вообще, кто сказал, что «фенамин — наркотик»? Следствие ссылалось на закрытые ведомственные документы, где все прописано в специальном перечне. Естественно, никто не собирался это подтверждать! Всё понимаю: виноват — надо ответить! Но почему такой запредельно большой срок? За те девяносто два с половиной грамма фенамина, что выдал Грязнов? Или за мифические кило триста шестьдесят три, что навешали на меня лишь со слов свидетелей (ни один из них срок не получил)? Ладно, проехали. Я вновь испытал боль от ощущения несправедливости и горько пожалел о чистосердечном признании, и что вовремя не «сделал ноги». А тогда была пустота и слабая надежда, если прокурор просит один срок, то, обычно, всегда дают меньше.