Когда и анализ и обыкновенные предчувствия приводят к одним и тем же выводам, дело плохо. Виктор буквально кожей чувствовал, что события пойдут точно так же, как они шли во время любой из Великих Революций.
— Ты принял на себя роль Мирабо? Так будь готов к тому, что от гильотины, с легкостью заменяемой петлей или пулей, тебя спасет разве что безвременная смерть от сердечного приступа, — в который раз ехидничал внутренний скептик.
— Не понравились уродства и общее несовершенство окружающего мира, и ты решил сделать его чуточку добрее и лучше? Что ж, неплохо. Только вот к лучшему ты бредешь по пояс в крови, и придет день, когда эта кровь подступит к ноздрям. Понимаешь?
Виктор понимал. Только вчера Трибуналу пришлось поставить к стенке начальника штаба и двух комбатов. Генерал Воронов решил, что справится с руководством Ополчением лучше и станет лучшим символом Возрождения, чем непонятно откуда взявшийся мальчишка, только вчера таскавший лейтенантские погоны. Приговор он утвердил.
Тем же вечером, придя на казнь, он встал так, чтобы на лицо не попадал свет фар. Комендантский взвод, члены Ревтрибунала и немногочисленные зрители видели только неподвижный черный силуэт. Виктор стоял, мечтая, чтобы никто не увидел, как вздрогнули плечи. Но никто не решился подойти и потому не увидел, как, оставляя на щеках влажные дорожки, по лицу человека, которого уже давно начали называть Команданте, текут слезы.
Стремительно разворачивающиеся события все чаще оказывались похожи на иллюстрации к учебнику по прикладной культурологии и психологии массового сознания. Чем большей властью обладал РВСР, тем свирепее пытались его отдельные члены изменить расклад в свою пользу. Написанная однажды в школьном сочинении фраза: «Стрела из-за портьеры и яд в бокале, поданном лучшим другом, всегда оказываются страшнее пуль на Аркольском мосту» уже не казалась поэтическим преувеличением, а выглядела просто как унылая констатация факта.
— Я действительно никогда и никому не смогу объяснить, что власть мне без надобности, — обреченно думал Вояр. — А ведь она мне, действительно, без надобности, гильбертовы пространства куда как интереснее, но увы… Особенно — теперь.
Здесь, как и везде: вход-рупь, а выход — кило бриллиантов. Ни уходить, ни погибать теперь нельзя. Соратники тут же вцепятся друг другу в глотки, они же все — доминанты, они по-другому не смогут… Их надо держать в кулаке, и держать жестко, иначе все пойдет вразнос. Они же талантливы, они лишены страха и уже разучились отступать. Если выпустить из рук вожжи, такого наворотят…