Я покачал головой.
— Сегодня не выдам.
Она опустила подоткнутый подол.
— Ладно, тогда улепетываю. А то придет господин Кестер… ой, не приведи Господь!
Я подошел к шкафу и отпер его.
— Матильда…
Она торопливо подковыляла ко мне. Я поднял над головой коричневую четырехгранную бутылку.
Она протестующе замахала руками.
— Это не я! Честно вам говорю! Даже и не пригубила!
— Знаю, — сказал я и налил полную рюмку. — А вы это когда-нибудь пробовали?
— Вопрос! — Она облизнулась. — Да ведь это ром! Выдержанный ямайский ром!
— Правильно. Вот и выпейте рюмку!
— Это я-то? — Она отпрянула от меня. — Зачем же так издеваться, господин Локамп? Разве можно каленым железом по живому телу? Старуха Штосс высосала ваш коньяк, а вы ей в придачу еще и ром подносите. Да вы же просто святой человек. Именно святой… Нет, уж лучше пусть я умру, чем выпью!
— Значит, не выпьете?.. — сказал я и сделал вид, будто хочу убрать рюмку.
— Впрочем… — Она быстро выхватила ее у меня. — Как говорят, дают — бери. Даже если не понимаешь, почему дают. Ваше здоровье! А у вас, случаем, не день ли рождения?
— Да, Матильда. Угадали.
— Да что вы! В самом деле? — Она вцепилась в мою руку и принялась ее трясти. — Примите мои самые сердечные поздравления! И чтобы деньжонок побольше! — Она вытерла рот. — Я так разволновалась, что обязательно должна тяпнуть еще одну. Ведь вы мне очень дороги, так дороги — прямо как родной сын!..
— Хорошо.
Я налил ей еще одну рюмку. Она разом опрокинула ее и, прославляя меня, вышла из мастерской.
* * *
Я спрятал бутылку и сел за стол. Через окно на мои руки падали лучи бледного солнца. Все-таки странное это чувство — день рождения. Даже если он тебе в общем безразличен. Тридцать лет… Было время, когда мне казалось, что не дожить мне и до двадцати, уж больно далеким казался этот возраст. А потом…
Я достал из ящика лист бумаги и начал вспоминать. Детские годы, школа… Это было слишком давно и уже как-то неправдоподобно. Настоящая жизнь началась только в 1916 году. Тогда я — тощий восемнадцатилетний верзила — стал новобранцем. На вспаханном поле за казармой меня муштровал мужланистый усатый унтер: «Встать!» — «Ложись!» В один из первых вечеров в казарму на свидание со мной пришла моя мать. Ей пришлось дожидаться меня больше часа: в тот день я уложил свой вещевой мешок не по правилам, и за это меня лишили свободных часов и послали чистить отхожие места. Мать хотела помочь мне, но ей не разрешили. Она расплакалась, а я так устал, что уснул еще до ее ухода.
1917. Фландрия. Мы с Миддендорфом купили в кабачке бутылку красного. Думали попировать. Но не удалось. Рано утром англичане начали обстреливать нас из тяжелых орудий. В полдень ранило Кестера, немного позже были убиты Майер и Детерс. А вечером, когда мы уже было решили, что нас оставили в покое, и распечатали бутылку, в наши укрытия потек газ. Правда, мы успели надеть противогазы, но у Миддендорфа порвалась маска. Он заметил это слишком поздно и, покуда стаскивал ее и искал другую, наглотался газу. Долго его рвало кровью, а наутро он умер. Его лицо было зеленым и черным, а шея была вся искромсана — он пытался разодрать ее ногтями, чтобы дышать.