— Вот теперь я могу спокойно выпить чего-нибудь, — сказал я и откупорил бутылку.
Кестер заглушил двигатель. Затем обратился к Ленцу:
— Сегодня луна светит достаточно ярко, чтобы можно было найти стакан. Верно, Готтфрид? А ну-ка выключи свою иллюминацию. Особенно на «форде». Этот косой луч напоминает мне прожекторы времен войны. Когда ночью эти штуки начинали нашаривать мой самолет, мне было совсем не до шуток.
Ленц кивнул.
— А мне он напоминает… Впрочем, не все ли равно…
Он встал и выключил фары.
Луна поднялась высоко над фабричной крышей. Она все больше светлела и теперь казалась желтым лампионом, повисшим меж ветвей сливы. Ветви, колеблемые слабым ветерком, тихо качались.
— Все-таки странно, — сказал Ленц после паузы, — почему принято ставить памятники всевозможным людям?.. А почему бы не поставить памятник луне или дереву в цвету?..
* * *
Я рано вернулся домой. Открыв дверь в коридор, услышал музыку. Играл патефон Эрны Бениг — личной секретарши. По коридору плыл тихий и прозрачный женский голос. Потом пошла перекличка скрипок под сурдинку с пиччикато на банджо. И опять этот голос, проникновенный, нежный, будто переполненный счастьем. Я вслушался, пытаясь разобрать слова. Тихое пение женщины звучало удивительно трогательно в этом темном коридоре, где я стоял между швейной машиной фрау Бендер и чемоданами супругов Хассе. Я увидел кабанью голову над входом в кухню, где служанка гремела посудой.
«И как же могла я жить без тебя?..» — пел голос в нескольких шагах от меня, там, за дверью.
Я пожал плечами и пошел к себе в комнату.
За стеной снова разгорелась свара. Через несколько минут ко мне постучался и вошел Хассе.
— Я не мешаю вам? — устало спросил он.
— Ничуть, — ответил я. — Хотите что-нибудь выпить?
— Лучше не надо. Только немного посижу у вас.
Он тупо уставился в пол.
— Вам хорошо, — сказал он. — Вы живете один…
— Ну что за ерунда! — возразил я. — Вечно торчать одному тоже не дело… Уж поверьте мне…
Чуть сгорбившись, он сидел в кресле. Его глаза казались стеклянными — в них отражался проникавший в полумрак комнаты свет уличного фонаря. Я смотрел на его узкие, покатые плечи.
— Я представлял себе жизнь совсем по-другому, — проговорил он после долгого молчания.
— Это со всеми так…
Через полчаса он решил пойти мириться с женой. Я дал ему несколько газет и полбутылки ликера «кюрасо». Ему это приторно-сладкое пойло должно было подойти — в напитках он ничего не смыслил. Тихо, почти неслышно вышел он от меня. Тень от тени, будто и вправду уже угас. Из коридора пестрым шелковым тряпьем ворвались обрывки музыки… скрипки, приглушенные банджо… «И как же могла я жить без тебя…»