Зажав бутылку между коленей, отчим тяжело вздохнул.
— Ладно, забыли… Я знал, что ты меня не простишь, потому и пришёл. — Он выдержал паузу. — Короче, Вадим, я тут подумал и решил уехать домой. Мне и сеструха уже из деревни звонила — умоляла вернуться. У неё муж с полгода как помер, четверо ребятишек остались, хозяйство. Ей одной не потянуть. Там мужик нужен. Вот я и подумал: а что мне в городе-то делать? Сопьюсь только — и все дела. Лучше уж сеструхе помочь.
Он пересел поближе к Вадиму.
— Ты ведь не станешь на меня заявлять, правда? — Голос у Василия кроткий, заискивающий. — А я завтра же съеду отсюда, и больше ты меня никогда не увидишь. Если захочешь, могу даже из квартиры выписаться.
Он суетливо пошарил руками в недрах своих штанов и что-то протянул.
— Вот! Здесь двести тысяч. Я не успел их потратить. Остальное буду высылать тебе понемногу каждый месяц. Всё верну, честное слово! Только не заявляй!
Вадим совсем не ожидал такого поворота. Он медленно поднялся с дивана и неторопливо прошёлся в темноте по комнате, раздумывая, что ответить.
— Вот и правильно, вот и молодец! — повеселел папенька, принимая его молчание за согласие. — И тебе хорошо, и я при своих интересах. Мне бы только машинку с собой забрать, которую я у Валерки выкупил. Она хоть и потрёпанная немного, но детишек в школу возить да по хозяйству мотаться — в самый раз будет.
Нет, всё-таки удивительный человек этот Василий! Даже в минуты раскаяния не забывает подумать о своей выгоде. Впрочем, раскаялся ли он?
Вадим буквально ноздрями ощущал исходившую от него фальшь. Такой не сорвётся с насиженного места просто так — он явно напуган, поэтому и намылился в бега. Ведь где-то совсем рядом бродит злой и страстно жаждущий сатисфакции Колян. Хитрый ход, ничего не скажешь.
Он включил свет. Отчим смотрел на него внимательным, напряжённым взглядом, словно дрессированный пёс, готовый принести по команде брошенную палку. Ну и чёрт с ним! Пусть катится куда хочет, лишь бы только его мерзкая физиономия никогда больше не мелькала перед глазами! Он широко распахнул дверь и кивком головы указал на выход.
— Можешь убираться из моей жизни, папенька. Надеюсь, что навсегда!
После ухода отчима Вадим постелил себе постельное бельё, разделся и снова улёгся спать. Он ворочался с боку на бок и не мог понять: почему любимый диван стал вдруг для него таким жёстким, чужим и неуютным? Казалось бы, вот они — простор и свобода. Никто не стаскивает с тебя одеяло, не закидывает во сне ногу, как на арабского жеребца, и не щекочет волосами лицо, горячо сопя в ухо.