Еще один прыжок и еще один ракурс — и Стариков с расширенными от ужаса глазами узрел в процессии тех самых, в желто-грязных накидках с копытцами вместо ног. Вся толпа из них и состояла, ими двигалась и руководилась. Струящиеся по бокам потоки ускоряются — и снова другой ракурс: грязно-желтые оттенки плащей-накидок меняются на зеленоватые, белые и красные — те цвета, которые преобладали на иконах бабы Поли. («Это — Аннушка Златоуст с мужем», — всплыли в измененном сознании Старикова слова Полины Павловны).
Потом струи замедляются, потоки убавляют свою мощь и — пропадают. Всё становится на свои места, и Лешка с облегчением выдыхает воздух из легких.
— А вот и тачка вашего рыжего. Прибываем, товарищи, на место — третий путь вторая платформа! Выход через подземный переход, нумерация вагонов с хвоста поезда! — завопил неугомонный Андрюшка пронзительным голосом деда Роди.
Процессия засмеялась, начала распадаться на несколько ручейков, которые окружили небольшую полянку. Из «семерки» первой выбралась Арсеньева.
— Вот тут обычно и жгли шутушку. Попляшем, попоем, сожгём — вот и вёсну проводили. Вот и урожай, значит, хороший будет. Так-то… — комментировала баба Катя, наблюдая, как поднимают Андрюшу с носилок. Один из концов крестовины, торчащий снизу из брюк чучела, воткнули в землю. Вокруг шутушки сам собой образовался круг из притихших местных и фольклористов, стоявших в самых разных местах поляны. Стариков пробрался поближе к центру — к Андрюше.
— Тут оно серьезности, може, никакой и не надо! — негромко сказал своим обычным голосом Карасев, и все его услышали; стало совсем тихо. — Но ведь вон голосила, причитала бабка Лида — это тоже, робятёшки, не спроста всё. Тут думать-размышлять надо… Ну, чего, бабоньки, молчим? Научите молодежь — запевайте давайте!
— Да уж не помним ничё, председатель! — отозвалась Иванна. Лицо ее было серьезным.
— Я вам дам — «не помним»! Теть Кать! У тебя-то память хороша — всё помнишь. Как там пели посля Троицы-то? Ну?
— Вёсну когда провожали? — отозвалась Арсеньева. — Я ведь сама княжухинска. Как у вас тут — не знай.
— Ой, да ладно, теть Кать, — ты в Астрадамовке уж вечность отжила! — отозвалась баба Лида. — Давай, вспоминай!
— Вдоль я бережку похаживала, да
Чернобыль травку да заламливала.
Чернобыль травку всё заламливала —
На серых на гусей я погаркивыла, — запела Арсеньева хорошим, чистым, на удивление молодым голосом.
— Чай, вы, гусеньки, да наплавалися,
А я, девица, я наплакалася, — нестройно подхватили Иванна и ее полная подруга. Затем постепенно, не спрашивая на то разрешения Шахова, в хор вступили дамы из «Городца» — осторожно, стараясь не выделяться: