— Закругляться, мужики, надо! — басит откуда-то со стороны Тонков. — Ни черта не видно уже.
— Посидите здесь! Я сейчас! — Люба срывается с места и через минуту приносит Старикову очки. Он водружает их на нос, и мир сразу становится другим, а лицо Чириковой остается прежним.
— Знаете что, Леша… Можно я вас так буду называть? — Люба внимательно и серьезно смотрит на сидящего юного препода сверху вниз — стоя перед ним с перекрещенными руками. — Все-таки очки вам к лицу. В них вы на Гарри Поттера похожи. Но даже с очками вы ничего, ничегошеньки не замечаете. Дальше своего носа. Спокойной ночи, проигравшая сторона!
Чирикова машет ему ручкой и идет к прихрамывающему братцу. Футбольные баталии закончились. Три-два. В пользу Астрадамовки.
***
— Чего — опять не спится? — Сланцев снова беззвучно выплыл откуда-то сбоку. Звезд на этот раз не было: ночное небо закрыли облака.
— Ага, — ответил Стариков. — Курить что-то хочется. Будов, блин, приучил. У тебя нет?
— Не-а, — поэт уселся рядом с ним на лавочку, стоявшую возле забора, что окружал школьный огород. — Я курю лишь в долг — стреляя у окружающих. Чтобы не приучать организм к травке. Вот я всё удивляюсь: и как это мы раньше до Колумба жили без табака и картохи? Трудно представить.
— Ага. Трудно! — согласился Стариков и отвернулся от него.
— Ну чего сейчас-то не так? Вот зараза! — поэт треснул себя по щеке, убив комара. — Чем сейчас недовольна твоя экспедиционная душенька? Смурный ты опять.
— Мишка, скажи честно: ты заметил? — Стариков встал с лавочки и прошелся из стороны в сторону.
— Чего?
— Ну, сегодня — когда играли в дурацкий футбол этот…
— Как ты мило беседовал с Любой? Все заметили, поверь. Особенно — Оленька Щеголева.
— Да причем тут… Щеголева? — Лешка раздраженно махнул рукой и сделал еще один рейс: три шага к школе — три к лавке. — Неужели ты не видел, как я Славку… саданул?
— Только слепой не узрел бы твоего знаменитого удара. Ловко ты вывел из строя главаря! Только нам это не помогло.
Стариков вздохнул и снова угнездился на лавке. Они помолчали.
— Так ты специально его? — в тоне Мишки появилась серьезность.
Юный препод неохотно кивнул.
— Месть — тонкое блюдо… — начал цитировать кого-то поэт, но Стариков не дал ему закончить.
— Ничего тонкого! Страшно это, понимаешь? С каким чувством… С каким удовольствием я это сделал! Просто ужасно.
— Не бойся. Жив он останется. Погоди: завтра придет к школе — и хромоты даже заметно не будет.
— Это не важно! — возразил Лешка. — Важно то, какую гадость я в душу запустил. А он — отличный человек…