Стариков вглядывается в заляпанный экранчик камеры, и постепенно до него снова начинает доходить смысл сказанного Шаховым.
***
— Ты чего — заснул, что ли? — картавя, шепчет ему из-за плеча Танька. — Шахчика чего не снимаешь?
Лешка поспешно поправляет видеокамеру.
— В этом году едем в Астрадамовку, Сурский район. Отличное село, мы там записывали в 1982 году, — говорит ИП.
— У Шахчика все села — отличные! — радостно хихикает Родина. И ее смех развеивает печаль Старикова.
— Ну, теперь настала очередь сногсшибательной пиесы нашего дорогого московского друга…
— Ну что вы, Иван Петрович, заладили: «московского-московского», я туда, может, не надолго, возьму да и вернусь скоро. У меня и квартира тут осталась, и жена… — щеки Мишки снова розовеют. В голосе его нет обиды, он вообще редко на кого обижается.
— Давай, давай, не томи, презентуй свою пиесу, — улыбается Шахчик и задумчиво подпирает кулаком бороду.
Стариков еще на пару секунд задерживает объектив на ИП и почему-то ему чудятся поющие бабушки, которыми кто-то пытается дирижировать, и что-то другое, грустное, — оставленное у Шахова дома, в семье.
— Итак, пиеса! — объявляет Сланцев (некоторые фрагменты он сопровождает легким подтренькиванием на домре). — Действующих лиц называть не буду, так как они, скаламбурим, налицо — почти все, так сказать, перед нами.
Он зачитывает предисловие и характеристику персонажей. И в 417-й раздается смех — улыбаются все, за исключением студентов-первокурсников. Само содержание пьесы — феерическое, сюрреалистическое, полное намеков и полунамеков на реальные ситуации — смешно только для своих. Со Сланцевым по числу экспедиционных поездок мог конкурировать лишь ИП. Поэтому Мишкины характеристики бьют не в глаз, а прямо в зрачок.
«Шахов: Давайте подумаем, ничего не забыли?
Стариков: Да вроде всё, Иван Петрович.
Шахов: Кипятильники взяли?
Белорукова: Взяли, Иван Петрович.
Шахов: Плитки взяли?
Тонков: Взяли, Иван Петрович.
Шахов: Чайники взяли?
Все (хором): Да взяли, елки-моталки, Иван Петрович!
Шахов: Смотрите, не возьмете чайники, я там вас заставлю покупать резиновые сапоги. Был у нас в прошлой экспедиции случай…».
В 417-й снова раздается смех, гремят чайными ложками, шуршат обертками от конфет. Затем начинается игра в «Мафию». И над всем этим витает терпкий запах старых вещей, никому не нужных артефактов, запах записанных и еще не зафиксированных фольклорных текстов — фрагментов живой жизни и судеб тех, с кем предстояло встретиться в очередной экспедиции.