На новом месте она буквально за два дня устроилась работать библиотекарем, а Вальку отправила в первый класс. Он у нее был второй. Первый сын умер совсем маленьким, и говорить об этом Марина не любила.
— Сегодня, Витьк, представляешь: собираю Вальку в школу, начала головку ему причесывать, а там… — вспоминает она вечерний разговор с мужем и чувствует, как снова холодеют под одеялом руки, тяжелеют и наливаются свинцом ноги. — Нащупала у него в волосах что-то жесткое, как горох. Господи!..
— Да что, что там у него такое? — смуглое лицо мужа испуганно морщится. Он на четверть, а может, и наполовину — цыган. Мать — то ли еврейка, то ли армянка. В общем, жгучая смесь, а результат — не очень. Она про себя его считала трусом и неженкой. Но любила его искренне.
— Вошь, Витька! Вот такущая вошь в голове. Можешь представить? Я сначала одну нашла, затем еще двух. Жуть просто!
— Может, в школе где подцепил? Или на улице?
— Нет, — она качает головой. — Сам знаешь, у него волос русый, тонкий. Я его каждый день расчесываю и купаю. Не мог он за один день такого нацеплять.
— Да ладно, брось! Мальчишка есть мальчишка. Надо чемеричной водой обработать — делов-то.
— Да я уже обработала. Валька весь вечер с пакетом на башке ходил. Но тут что-то другое. Боязно мне…
Марина села на постели и, спустив ноги, нащупала в темноте тапочки. Затем, стараясь не разбудить мужа и не заскрипеть половицами, пошла на кухню. Она долго сидела на холодной табуретке, закрыв лицо руками, и чувствовала, как по пальцам текут соленые струйки. Страх за сына медленно, но верно проникал в ее сердце.
«Мамочка, мама!» — она почти услышала этот детский, младенческий голосок и вздрогнула всем телом. Они жили еще в Бугульме, когда умер ее двухлетний Сережа. Ничего страшнее этого с ней еще не случалось. Две недели она не могла и не хотела выходить из комнаты сына, ничего не ела и почти не пила. Уговоры мужа, свекрови, матери — не помогали.
На девятый день после похорон у нее случилось первое видение. «Голубочек. Голубь в углу его комнаты парил… Я это видела собственными глазами. И вот он головочку свою повернул и та-ак посмотрел на меня! А глаза у него — Сережины!» — шепчет она, и слезы стекают с ладоней и пальцев, холодя запястья, забираясь в рукава ночнушки. Затем было еще несколько видений и снов. Вернула ее к жизни женщина в сияющем белом платье, которая подошла к ней однажды ночью, прикоснулась теплой, как у мамы, рукой к ее щеке и сказала: «Перестань плакать. Ему плохо из-за этого: в воде стоит уже по самую шею. У тебя будет еще сын. Но смотри: береги его!».