— Что любопытно: я уже лет пятнадцать записываю сны про умерших от самых разных людей — различного образовательного уровня, живущих в городе и селе. Сотни встреч и тысячи текстов. Так вот: когда они рассказывают о том, что видели иной мир, складывается четкое ощущение, будто описывается одно и то же место.
— Да тут самое простое объяснение: культурные универсалии! Что же удивительного? — фыркнул самоуверенный девичий голос с задних рядов. Лешка мгновенно опознал говорившую: это Любовь Чирикова — согласно аккуратной подписи на форзаце ее лекционной тетради. Чирикова молодого культуролога недолюбливала, и Лешка это отлично знал — по ответам на практических, по ее приглушенным комментариям во время лекции: «Мы уже это сто раз проходили!» — и по многим другим мелким эпизодам и признакам.
Стариков старался делать вид, что не замечает ее демонстративного отношения, а студентка продолжала это самое отношение усиленно демонстрировать. Будов, если бы Лешка вздумал ему рассказать о своем маленьком противостоянии, наверняка сказал бы: «Да это же любовь, Стариков! Пригласи ее куда-нибудь, цветы подари и так далее. Как говорится: „В зуб ногой, из сердца — вон!“». Ну или что-нибудь подобное — в типичном будовском духе.
— А мне умершие тоже снятся! — тихо сказала девушка в очках и веснушках. Лешка вспомнить ее имени сразу не смог, но уши навострил: когда рассказывают сон — тут не до региональной идентичности и фамильной принадлежности.
— Как снятся? Расскажите, — попросил Леша, сразу забыв о своих непростых взаимоотношениях со студенткой Любовью.
— Бабушка вот года два назад приснилась. Пришла вся в черном, хотя мы ее хоронили в светло-синем платье. Стоит в дверях и говорит мне: «Оль, а что же это вы похлебки-то мне никакой не сварите?». И всё — пропала. Я проснулась, маме рассказала, мы сварили, помянули.
— Да, такие сны я часто записываю: когда какое-то нарушение происходит, покойники напоминают о себе, просят, — сказал Лешка и почувствовал себя почти счастливым — как в экспедиции.
— Ну и где здесь про иной мир? — снова раздался пронзительный голос Чириковой с задних рядов. — Не пойму я что-то. Да и вообще не по теме лекции разговор.
Стариков тяжко вздохнул, прошелся от двери аудитории в сторону окна и наконец изрек:
— Да, вернемся, пожалуй, к житиям. Вы по древнерусской литературе какие агиографические тексты проходили?
***
— Мне ведь еще один сон снился, Алексей Михайлович. Вернее, не мне, а маме. Я просто при всех не хотела говорить, — все те же очки и веснушки, но теперь поближе к Старикову. — Рассказать?