— Дай-ка твою лапу, Юра! — попросил все еще пьяный Сланцев.
— Зачем это?
— Дай сказал! Вот так! — поэт потряс руку фотографа и мирового чела. — Это тебе в знак благодарности от Алексей Михайловича Старикова. Он просто сухарь от науки и не умеет благодарить, но в душе тянется к тебе, поверь.
— Да ну?! — изумился рыжий. — Видимо, где-то очень глубоко тянется. Боюсь, как бы ближе к концу экспедиции не проснуться мне с перерезанным горлом, как Остапу Бендеру. Есть такой шанс, а, Мишка?
— Ни хрена, — ответил поэт и икнул. — Ты технарь и душа фольклориста для тебя — потемки, энихма, как глаголили древние греки. Идем курить, мне проветриться надобно.
***
Стариков лежал на своем спальнике в темноте с открытыми глазами. Послышалось топание ног и в класс ввалились подсвеченные экранами сотовых телефонов Сланцев и рыжий.
— Опять спит наш кандидат наук, — констатировал Юрка. — Ну и духотень здесь! Давай форточку откроем, а?
Он полез через парты, ударился об оставленный Тонковым футляр от гармони, чертыхнулся, но свое намерение выполнил. Когда двое шумных визитеров наконец-то улеглись на свои места, из открытой форточки вдруг полился серебристый смех Водлаковой, сопровождаемый странным для ночного времени бреньканьем на гитаре. Говорящие за окном выбрали не слишком удачное место — прямо напротив мужского класса.
— Это что еще за редкое явление? — удивился Котерев.
— Подожди-ка, — неожиданно выдал свое бодрствование Лешка. — По-моему, голос Трошина.
— Пашки? — тоже изумился Сланцев. — Точно! Да тут каждое их слово слышно.
— Да тише вы, дайте послушать! — напряженно сказал Котерев.
После перебора по струнам всегда молчаливый первокурсник Пашка вопросил:
— Оля, ты чем занимаешься в экспедиции? — треньк-треньк по струнам. — Я вот, знаешь, что хочу записывать? Ну, не здесь, не в селе, естественно, а в городе, — фольклор наркоманов. А ты?
— Ой! — серебристый смешок Водлаковой. — Как наркоманов? Как смешно!
— Да, у них тоже есть свои приколы, словечки разные, — треньк-бреньк, треньк-треньк. — Можно записывать и изучать.
— Ой. Как бы это… самому не втянуться. Опасно это!
— Опасно! — соглашается с легким оттенком удовольствия юный гитарист. — Но наука и должна быть опасной. Я так считаю…
— И где только этот молчаливо-говорливый хрен гитару раздобыл? Наверное, из открытого музыкального класса. Шахчик узнает — голову открутит, — шепчет рыжий.
— Что: ревнуешь, Юрка? — поэт излишне громко гогочет, и на него раздается шиканье — одновременно с правого и левого спальника.
— Ничего не ревную. Она всего лишь моя напарница по тяжкому труду фольклориста. Кралю, как поется в частушках, я себе уже другую присмотрел!