Слезы снова потекли по морщинам, но бабушка встряхнула головой, словно отгоняя назойливую мошкару. Она развернула полиэтиленовый пакет и передала Водлаковой тетрадный листок, пропахший таблетками.
«Мам, здравствуй! Я доехал хорошо, город здесь большой, нормальный», — начала читать Оля, а Полина Павловна едва слышно, одними губами стала повторять за ней выученное наизусть послание оболтуса. Видеокамера пристально и бездушно снимала заплаканные лица бабушки и молодой первокурсницы, годившейся ей в правнучки.
Стариков не понимал, что происходит, отказывался понимать. Всё в этот их приход было другое — и изба, и печка, и руки старушки, и ее глаза. И рассказы. После прочтения письма они говорили и говорили, и никак не могли наговориться. Целая жизнь — огромная, как бескрайнее российское поле, развернулась перед внимательными слушателями.
Вот испуганная шестнадцатилетняя девчонка едет в поезде из Казахстана, а в ее сумке — между маминой черной юбкой и куском хозяйственного мыла лежит фотография ее отца. Там он — совсем молодой, с черными усами, смешно торчащими в разные стороны. Вот она матерится вместе с трактористами — и приходит домой вся черная, как черт, но довольная и усталая. А потом — война…
— Тятька с фронта не вернулся, а у тетки Васены, мачехи-то, не больно на шее повисишь… Лебеду ели, «прянички» — это трава такая, крапиву. Мерзлу картошку бегали искать, а еще сусликов отливали — в норах-те, и прямо в поле их жарили да ели. Такая жисть, детки, была… А про солдата-то я тебе не рассказывала, Леш? В прошлый раз запамятовала, вот ведь старая! Щас расскажу!
Уже после войны, году в сорок седьмом, к ним на порог взошел старый солдат — странно одетый.
— Вот знаешь как, Леш, — вот будто с той войны, еще до фрицов которая. По старинке как-то — в шинельке, фуражка такая. Я уж тогда замужня была, с Петькой нянчилась — года полтора уж ему, наверное… Заходит, значит, этот солдатик к нам, вот так становится на порог, кланяется, ага, прям до земли — как по старинке всё. И просит подать ему чего. И я, Леш, вот Бог на небе свидетель — был у нас рубь припасен, а мужа в избе нету, он у меня тоже фронтовой, раненый пришел. И я, как на духу, солдатику-то энтот рубь и отдала. А он мне и говорит: «Я тебе, девка, всю жисть тебе сейчас распишу — за доброту твою».
И выходило так, по словам Полины Павловны, что старый солдат предсказал все перипетии и извивы ее судьбинушки: и что два мужа будет, и что два сына — от разных отцов, значит.
— А как уйти, говорит он мне: «Одиноко закончишь старость!» — вот так слово в слово мне сказал. И я век его слова буду помнить: ведь сбылось всё до последнего словечка!