— Да не ведьма, — поморщился Лешка. — Это вообще термин не… нерелевантный какой-то. Вот насчет того, что она — оборачиваться могёт, это да, и в Астрадамовке, и в Чеботаевке про то гуторят.
— Клёво. Ты к ней ходил?
— К Акулине-то? Первым делом. Из-за этого-то всё и вышло: я сходил к бабке, а потом, видишь, внучка приперлась-нарисовалась. «Вы на Озерную не ходите, мол…». Запретила, блин, — тоже мне указчица! Да там все самые интересные информанты живут.
— Ну а бабка-то, бабка чего? — у Петьки заинтересованно горели глаза.
— Чего бабка? Ты что, думаешь, она при мне через ножи, что ли, скакать начнет? Это фольклор, батенька, тут не всё так просто. Я от нее даже нормальных меморатов-то не записал: отнекивалась ото всего, у меня, дескать, инсульт, сынонька, а не пошел бы ты… куда ворон костей не заносил.
— Э-э, — разочарованно протянул Будов. — Выходит, ничего интересного здесь и нет, в Астрадамовке твоей?
— Ошибаешься. Много чего. Вот хочешь я завтра тебя к самой настоящей знахарке возьму? Мне даже про нее сон снился — такая синхрония вышла, закачаешься!
— Сон? — Будов помрачнел и выудил из пачки еще одну сигарету. — Сны — это слишком серьезно, Лешка. У меня тут такое с ними творится, что я уже боюсь в психушку загреметь. Всё надеялся, что у меня белочка, да я, как назло, вроде трезвым хожу: больше двух месяцев — ни капли в рот не брал.
— Выкладывай. Что стряслось-то?
Петька помолчал, посмотрел внимательно в глаза Старикову и запрокинул голову к звездам.
— Хорошо тут, тихо… Так бы и остался здесь до самой пенсии. Я, наверно, Леха, тебе только и смогу такое рассказать. Ты один сможешь… понять.
И Будов рассказал. Первый сон ему приснился месяца полтора назад: пожилая женщина, «смуглая такая, волосы длинные, седые, и нос с горбинкой», водила его по большой темной библиотеке.
— Вот устал, Лешка, с ней ходить — ноги все сбил. Огромная такая библиотетища — полки и стеллажи бесконечные. А она всё меня водит-водит, показывает, говорит и говорит. Потом останавливается и смотрит на меня — в самую глубину мою заглядывает. Вот эти волосы распущенные по бокам, и взгляд у нее аж пылает. Жуть берет. И спрашивает: «Хочешь всё узнать? Будешь знать. Ты у меня только попроси, и я дам!»
Стариков почувствовал, как по спине вдоль позвоночника побежал холодок. Он вздрогнул, но ничего не сказал, а лишь кивнул: «Продолжай, мол».
— Это вот в первый раз. Потом много чего было — много раз она снилась, всё среди книг. Я плохо помню. Но вот неделю назад опять привиделось — тут уж я совсем за головушку свою стал опасаться. Вот веришь, нет: лежу будто я в каком-то ящике, как в гробу, с головой весь укрытый. Но это не гроб, а как вроде люлька. И я — младенец, малюсенький совсем. Сначала ничего не видно, а потом с меня одеяло сползает, и я вижу снова эту женщину. Она меня в люльке покачивает и поет потихоньку. «Сереженькой» меня называет. И всё так реально — вот до детали-черточки. Я, по-моему, даже ощущаю, что в пеленки нассал, как последний… ребенок.