По просторному басакинскому огороду черной ордой рассыпалось козье стадо — двести ли, триста голов.
Еще час назад это был огромный ухоженный огород: большие гряды лука да чеснока с темной зеленью перьев, ряды и ряды помидор да перца, недавно высаженные из парников, молодая картофельная ботва, морковные кружевные всходы.
Все это, еще час назад, после вчерашнего дождя, под солнцем светило нежной, обмытой зеленью на жуково-черном бархате влажной земли. Теперь это было сплошное месиво: объеденные, поломанные листья, ростки, втоптанные козьими копытами в грязь.
Тимоша бегал, оскальзывался, спотыкался и падал и тут же поднимался, крича:
— Кызь пошли! Проклятые! Пошли отсюда, такие!
До маковки перемазанный — одни лишь светлые глаза на грязном лице, — он бегал и кричал, пугая шелохливое козье стадо. И оно живой волною носилось в просторной, но изгороди, все вытаптывая, ломая и мальчика с ног сбивая. Он лежал под копытами, замерев от испуга.
Наконец, поняв, что с козьим стадом ему не справиться, Тимоша встал и закричал свое последнее, детское:
— Ма-амочка-а!! Мама!!
Он закричал так истошно, отчаянно, что козье стадо шарахнулось от него и стало выкатываться за отворенные ворота огорода.
Наверное, этот отчаянный зов и услышало материнское сердце. слава богу, что Ольга не видела сейчас своего сына.
Обессиленный, грязнее грязи, Тимоша из последних сил, но все же упорно гнал и гнал остатки козьего стада. Наконец до ворот добравшись, он сел на землю и подняться уже не мог. И тогда лишь заплакал.
От приречных, тополевых да вербовых зарослей к разоренному огороду неторопливо приблизился всадник. Возле мальчика он не стал останавливаться, проследовал дальше, вослед козьей орде, по пути прихватив в общий гурт невеликую шайку басакинских телят.
Иван нашел сына все там же, в проеме распахнутых огородных ворот. Он возвращался с хутора, от Аникея, и еще издали уже далекую, на полкургана, отару коз. Почуяв , он повернул к огороду, а ближе подъехав, увидел сына, сидевшего на земле.
Он бросился к нему, поднял на руки, прижал к себе мокрого, грязного, взъерошенного жалкого воробышка, стал спрашивать:
— Что с тобой? Что случилось? Кто обидел? Что у тебя болит?
— Наказывай меня! Это я во всем виноват… — быстро, горячечно и стал говорить Тимоша. — Я их не мог выгнать… Я их гнал-гнал, но не мог… Их целая тысяча… Они страшныео я не открывал ворота, папочка. Честное слово… Чем поклянусь… Я виноват, я не выгнал…
Тимоша ни о чем другом думать не мог: он знал, что за спиной его погубленный огород. И он в этом виноват, потому что отец, отъезжая сказал: «Гляди. Ты — за хозяина».