– Они простили, но это не значит, что простила я. Пусть осознает.
– Потом отпустишь?
– Будет сильным – отпущу, сломается – останется здесь. Даже этим, – она кивнула в сторону офицера. – Далеко не всем здесь место, но отвечать придется. Да, кстати, у тебя есть полтора десятка их – тебе не нужны, отдай.
– Ты же знаешь, я не практикую жертвоприношения.
– У тебя на них свои виды?
– Нет никаких видов.
– И что будешь с ними делать, в тюрьму посадишь?
– Нет, наверно, они умрут, но жертвоприношением это не будет.
– Зря, могло бы помочь тебе и твоим людям.
– Не уверен, а они по большей части даже в Христа не верят.
– На войне неверующих не бывает.
До конца танца мы больше не проронили ни слова. Музыка смолкла. Мара снова наклонила ко мне голову, я обмер, готовясь к очередной волне стужи, что скует тело, но губы, поцеловавшие щеку, были просто холодные. Она усмехнулась, еще раз глянула мне в глаза, повернулась и пошла. Теперь это была походка усталой, но крепкой женщины.
Дзынь-нь-нь! Арка исчезла, вокруг заструились снежные смерчи, все плотнее забивая пространство вокруг. Наконец ничего не стало видно даже на несколько сантиметров – снег забился в глаза.
Дзынь-нь-нь!
Через три дня воздушная бандероль не прибыла, сколько ни жгли мы костры и ни молили небо, прислушиваясь и надеясь услышать звук моторов. А на следующий день пошел снег и сыпал еще три дня. К концу этого снегопада вернулись все группы, отправленные на задания. Да, латыши из Жарцов все же ушли, правда, оставив еще шесть трупов, два из которых были явно не нашего приготовления – очень походило на то, что раненых добили свои же.
Подрывники, что ходили на запад, отчитались о двух подорванных составах, после чего их как зайцев стали гонять по лесам и полям. Больше по лесам, конечно, но ничего – убежали, даже ни одного раненого.
Третьей роте так не повезло – шестеро погибших и полтора десятка раненых. При этом Серегин божился, что сами положили не меньше роты, позже, правда, согласился на два взвода, но на этом уже стоял насмерть. В конце концов, ему надо было как-то оправдать перед Нефедовым половину боезапаса минометных мин, которые на базу не вернулись. Еще не меньше двух десятков требовали записать на себя те бойцы, что оседлали северное шоссе, это кроме шести уничтоженных автомашин. После одного удачного налета на автоколонну им больше похвастаться было нечем, потому как тоже дальше только в прятки играли.
Что характерно, и те и другие представили доказательства в виде трофейного оружия и личных документов, и хотя не в полном объеме заявленного, потому как если убегаешь, то сложно обшманать преследующего тебя врага. Командование, то есть я, вспомнив о том, как то ли Суворов, то ли Румянцев, после сообщения адъютанта, что на поле боя насчитали тридцать тысяч убитых турок, заявил: «Пиши пятьдесят – чего их, бусурман, жалеть», тоже пошло навстречу пожеланиям. Так что три взвода немцев попали в списки покойников вслед за еще четырьмя пущенными под откос эшелонами. К сожалению, только два из них шли на восток, но рвать надо обе нитки, дабы не облегчать гитлеровцам жизнь.