Одышливый от полноты пан Горда ворвался в подворотню, пыхтя пренебрежением и сипя, как паровик.
— Неужто вы так ее и не изловили, портачи, а ну-ка пустите!
Он раздвинул людей руками, которые четверть туши поднимали так же легко, как гусиную лапку. И я увидел гору, готовую обрушиться на крысу. Я не мог эту гору удержать. Я боялся за крысу и обожал пана Горду. До этой самой минуты я боготворил его силу с пламенным фанатизмом малолетнего язычника, чье понимание могущества небес и милосердия было слишком расплывчато. Я не мог защитить крысу и не в силах был остановить пана Горду.
Пан Горда сделал еще один шаг вперед и, пристально глядя себе под ноги, измерял расстояние, чтобы одним ударом башмака пришибить крысу. Зверек почувствовал неотвратимость конца. Все вокруг затихли и застыли — как куклы, механизм которых только что прекратил свое действие. И в этой тишине, чреватой угрозой, слышны были лишь сиплое дыхание пана Горды, порсканье крысы, стоящей на задних лапках в углу подворотни, да протяжное пенье нашей служанки, которая отличалась несокрушимым равнодушием ко всему, что творилось вокруг. Пан Горда примерился и занес ногу, но в ту минуту, когда ножища мясника поднялась для удара, крыса упала на все четыре лапы и тут же, подброшенная отчаяньем, изогнувшись, взвилась в воздух, целясь в мясниково горло, но допрыгнула только до его брюха. Подобно гигантскому комку репьев, которыми дети бросаются друг в друга на прогулках, крыса повисла, вонзившись зубами в крахмальный мясников фартук.
Общий вскрик ужаса и изумления высек многоголосое эхо под сводами подворотни. Я тоже кричал, но по другой причине. Я чуть не сходил с ума от радости, видя беспримерную отвагу животного. И только пан Горда не потерял головы. Могучие пальцы вырвали крысу прямо с куском белого крахмального фартука, в который она вцепилась, и сжали смертельной хваткой. Я видел, как что-то алое и круглое, будто мячики, выступает и отовсюду катится из животного. И тут я, как недавно крыса, повис на штанах мясника и, вцепившись в них изо всех сил, лягаясь, кричал:
— Отпустите! Отпустите ее!
Пан Горда пошатнулся от изумления и боли.
— Ах ты паршивец! — заворчал он, отстраняя меня свободной рукой. — Да отстанешь ли ты наконец?
Но я держался цепко и, не переставая его колотить, вопил:
— Отпусти ее!
Боль, которую я причинил ему своими ударами, обернулась в нем яростью, с которой он уже не мог совладать. Схватив меня за шиворот, он поднял меня и, держа на весу, размахивал крысой перед моим носом.
— На, на, вот тебе твоя мышка!