Меня охватила совершенная апатия. Теперь уже все равно. Не знаю, как долго сидел я, бездумно следя за уплывающими в небо дымами и тенями труб, перемещаемыми по склонам крыш медленно шагающим солнцем. Наверное, я даже вздремнул, положив голову на оконную раму.
Раскатистый удар донесся из Марианской крепости, обозначив полдень, он раскачал и заставил звучать все пражские колокола. Я почувствовал голод, ведь я не ел с раннего утра. Этот неуклонный напор жизни, заявляющий о своих основных правах даже в минуты, когда, казалось бы, речь идет о вещах бесконечно более существенных, удивил и обозлил меня. Оскорбленный его назойливостью, я решил воспротивиться. Однако голодные колики подавляли любую мысль.
Я отыскал на полочке горбушку хлеба, завернутую в салфетку, и кусочек размякшего масла, оставшиеся от прошлых завтраков. Жадно заглатывая эту жвачку, я тешил себя представлениями, как сегодня проходит обед у Куклы. Вынесли уже вердикт или суд соберется несколько позднее? Я прекрасно разыграю презрение к его решению, каким бы оно ни было, даже отмахнусь рукой. Я никому не доставлю такого удовольствия, как главный бухгалтер Суйка. Не стану ползать на брюхе и молить о пощаде.
Решительно встав, я запиваю свою трапезу несколькими глотками теплой воды из кувшина, стоящего на умывальнике, вынимаю из угла глубокий деревянный сундучок и начинаю собирать вещи. Аккуратно укладываю белье и платье и все время оберегаю себя от раздумий — куда мне теперь идти и что предпринять? Я занимаюсь своим делом старательно и сосредоточенно, словно все мое будущее зависит от того, помнутся ли мои вещи.
Все готово, но у меня такое чувство, будто я желал бы, чтобы эти сборы продолжались вечно, я захлопываю крышку и усаживаюсь на нее. Какой темный, глухой, деревянный звук и какой черный этот сундук! Я тихо смеюсь. Конец. Я будто сижу на могиле своего прошлого.
Взгляд, брошенный на раскиданную постель, которую я нынче не убрал, вдруг спутал мысли. Еще одеяло и подушка. Их тоже хорошо бы свернуть и подготовить к переноске. Я сижу, тупо уставившись на кровать. Ведь все это бессмыслица. Куда мне идти? Просто некуда, некуда.
За моей дверью время от времени раздаются шаги, женские голоса и смех. Я не обращаю на них внимания, собственно, мне не до них, жизнь катит себе дальше, сегодня понедельник, служанки развешивают выстиранное белье. Но вот кто-то поднимается тяжело, грузно, вслух чертыхается, наткнувшись в потемках на одну из низко расположенных балок, медленно переставляет ноги и нащупывает дверь. В стуке, который гулко отдается в моей каморке, чувствуется еще досада человека, который трет ушибленное место, где у него вскочила шишка или синяк. Оцепенев, я недвижно сижу на своем сундучке, комната вдруг представляется мне чужой, — возможно, именно так выглядят камеры осужденных.