Стук повторяется более резко, и бранчливый голос слуги Иозефа вторит ему:
— А ну, молодой господин, открывайте поскорее да не притворяйся, будто вас нету дома.
Уже сам способ обращения многое говорит мне о содержании послания, которое несет Иозеф. Какой смысл таиться, чему я хочу еще воспротивиться? Тот же пан Иозеф, который еще сегодня утром, встретив меня перед магазином, смиренно мне кланялся, расспрашивал, как мне спалось, тот же пан Иозеф, что недавно опустил свою страшную лапу на плечо бывшего главного Суйки, ослепленно жмурится, стоя на пороге комнаты.
— Пан шеф велит передать, чтоб вы тотчас к нему пришли.
— Никуда не пойду, я болен.
Иозеф ухмыляется. Вытаскивает из кармана большой голубой конверт и расписку и сует все это мне в руки.
— Пан шеф сразу же подумал, что вы откажетесь. Так вот, прочтите тут, пересчитайте деньги и тут вот распишитесь.
«Надеюсь, тебе не нужно объяснений, — писал мне дядя, никак ко мне не обращаясь. — Подтверди на приложенной расписке, что ты принял увольнение, жалованье за апрель и за полгода вперед. А теперь ты знаешь, где мой порог, не медля уходи из моего дома, но нигде не ссылайся, что ты у меня служил. Я не смогу дать тебе рекомендации».
Я пересчитываю деньги, потому как мне известно, что пан Иозеф не уберется отсюда раньше, — тысяча четыреста крон в сотенных бумажках и мелких купюрах, — подписываю расписку и передаю ее пану Иозефу, который нарочито тщательно рассматривает подпись, прежде чем сложить бумажку. Мне приходит в голову дать ему двадцать крон на прощанье. Он берет их и прикладывает к остальным, проговорив скорее добродушно, чем насмешливо:
— Да оставьте себе, молодой человек. Вам еще деньги ох как пригодятся!
Заперев за ним двери, я стою посредине комнаты. «Значит, нанесен последний удар, — говорю я себе. — А ведь в нем не было нужды».
Я снова пытаюсь прикинуть, что же теперь делать, Свернуть одеяло, так, позвать слугу. День либо два, пока не подыщу себе квартиру, можно прожить в какой-нибудь гостинице. Четырнадцать сотен — это все-таки хорошие деньги, и, если обращаться с ними разумно, можно продержаться целый год. А за год — хотел бы я на это посмотреть — много воды утечет. Сейчас я чересчур утомлен, чтобы решиться на что-нибудь. Нужно немножко поспать, а потом все как следует обдумать.
Проснулся я глубокой тихой ночью. Будто меня разбудил какой-то легкий, но длительный звук, напоминающий звяканье мелких золотых монеток, пересыпаемых из ладони в ладонь. Я слышу этот звук, даже лежа с открытыми глазами. Я озяб, окоченел, уснув, не прикрывшись одеялом, и спал долго, но ночь, моя подружка и наушница, склоняется надо мной и раскрывает свои объятья. Я ощущаю на лбу жаркие лобзания тьмы и знаю, что все решилось, пока я спал.