Свет тьмы. Свидетель (Ржезач) - страница 195

Да, так оно и было. Отчаянная, безнадежная, ничем не заполнимая пустота. Когда его воспоминания дошли до этого момента, он вздрогнул, поняв и почувствовав, как его шея напрягается от усилия, чтобы не поднять головы и не посмотреть в лицо посетителю. И он снова начал листать бумаги, которые ему представил Эмануэль Квис в доказательство своего тождества, и посмотрел на дату его рождения. Она показалась ему почему-то знакомой. Судья посмотрел на свидетельство о смерти Либуше Билой. Даты рождения сходятся. Судья поднял глаза и с удивлением застиг на лице Квиса следы быстро исчезающего напряжения.

— Как вижу, вы и покойница родились в один день.

— Это мне странно, — ответил Квис своим механическим, гулким голосом. — Всегда был уверен, что она гораздо моложе. Женщины, впрочем, умеют скрывать свой возраст.

— Я бы и вам не дал столько.

Эмануэль Квис переменил позу и выпрямился над своей палкой. Лицо его так расплылось в широчайшей улыбке, словно оно было из воска, который кто-то растопил.

— Время было милостиво ко мне.

— Вы часто виделись с покойной в последнее время?

Квис даже не подозревает, что этот вопрос, произнесенный обычным разговорным тоном, — настоящий судебный вопрос.

— Ну, что вы, — отвечает он с наигранной небрежностью, — я не видел ее много лет. Даже не помню, когда говорил с ней в последний раз.

Судья наклоняется над бумагами. И что ему взбрело в голову? Перед ним не подследственный, а человек, которого он вызвал, согласно последней воле, для вступления в права наследства и все документы которого в порядке. Тем не менее ему вспоминается вопрос, который он в свое время задал покойной и на который не получил удовлетворительного ответа. И судья не может удержаться, чтобы не повторить его.

— Покойница была вашей близкой родственницей?

— Я бы этого не сказал. Мое родственное отношение к ней имеет значение для признания наследственных прав?

— Нет, если никто не будет их оспаривать и предъявлять своих прав.

Три четверти года тому назад мадемуазель Либуше Била ответила судье на вопрос о родстве столь же неопределенно. Однако спешить некуда, еще будет время и случай разобраться, в чем тут дело. Судья чуть насмешливо подумал, что сегодня он вообще переполнен впечатлениями, как шестнадцатилетняя девица на первом весеннем пикнике. И одно из впечатлений — то, что от этого человека он не избавится, уладив его наследственные дела. И другое, куда более сильное ощущение, — что он ведет не обычное дознание, а позволяет виновному играть с собой, как тому хочется, и своей неспособностью позволяет унижать закон и правосудие. И когда он напоминает себе, что дело, которое он решает, сугубо частное, чем, бесспорно, является притязание на наследство, ему становится особенно смешно. А самое сильное и одновременно самое смешное в этой путанице впечатлений — желание встать, надеть судейскую шапочку, которой у него даже нет под рукой, и произнести приговор обвиняемому Эмануэлю Квису, частному лицу, рожденному девятого девятого такого-то года. Но почему? Следствие не закончено, жалоба не написана, разбирательство не проведено. Неважно. Промедление опасно, право так спешит, что, пробивая себе путь, выходит из берегов. Хорошо, но во имя чего? Во имя зла, скрытого в нас, рассеянного среди нас, во имя зла как такового. Приговор ясен. Он вытекает из предыдущего. Осуждается на вечное проклятие. Ну и ну, судья Дастых. Сидел ты здесь, сидел, изводил себя, глядя на родной дом и размышляя об абсолютной справедливости и ее исполнительных органах, да и спятил с ума. Выносить приговор старому холостяку, — который с полным правом пришел получить наследство от старой девы, — только из-за своего уязвленного самолюбия, только из-за того, что обманулся в своем знании людей, которым всегда так гордился?