— Разрешите задать вам вопрос, пан советник?
Вопрос прерывает странные размышления, и судья испуганно подымает взгляд. Он должен собраться с мыслями, прежде чем до него доходит смысл вопроса. Наконец судья молча кивает головой.
— Был ли за вашу долгую практику случай, когда вы не могли вынести приговора?
Судья снимает очки и смотрит в упор на Эмануэля Квиса. Почему он спросил его именно об этом? Это случайность, конечно, но разве случайное не бывает неприятнее преднамеренного? Что может знать этот человек, которого он никогда не видел прежде, о его никогда не высказанных вслух мыслях? Кажется, происходит перемена ролями, судья пытается прочитать по лицу Квиса приблизительно так же, как порой тяжущиеся стороны пытаются читать по его собственному. Но с таким же успехом можно было бы положить перед собой чистый лист бумаги. Судья молчит слишком долго, так долго, что это может показаться, растерянностью. Потом прикрывается маской профессионала, удивленного наивным вопросом, и отвечает с деланной снисходительностью:
— Бывает, конечно, когда суду не представят достаточно веских доводов, и тяжба затягивается, но приговор в конце концов все равно должен быть вынесен. Правосудие всегда найдет путь, и нет случая, который не был бы учтен законом. А если появится, то будут приняты новые законы. Закон идет по пятам за развитием общества, иногда его опережая и предопределяя.
Теперь пришла очередь усмехнуться слушателю этой маленькой лекции, что он и делает, к досаде судьи.
— Ни минуты не сомневаюсь в том, что вы мне сказали, пан советник. И все же я могу представить себе случай, когда право по понятиям законодателей не было нарушено, но если посмотреть на дело несколько иначе, то решение могло бы показаться жестокой несправедливостью.
Судья хмурится и изображает нетерпение. Даже постукивает очками о бумаги.
— Вы имеете в виду точку зрения проигравшего? Но это не имеет значения. Не имеет значения также и чувство удовлетворения у того, кому право оказало помощь. И хотя право существует, чтобы помогать прибегающим к нему и наказывать тех, кто его нарушает, оно всегда над ними.
Эмануэль Квис засмеялся. Смех, ударившись о стены, упал на пол, раскатился по углам и доносится оттуда в замирающем тремоло, хотя Квис уже закрыл рот. Судья изумлен. Он никогда не замечал, что в этой комнате получается эхо. Ему это кажется фокусом чревовещателя.
— Прошу меня извинить, — говорит Квис, и впервые за весь разговор на его лице появляется определенное выражение — лакейская покорность, которая вызывает у судьи еще большую неприязнь, чем до этого смех. — Прошу прощения, — повторяет Квис, — вы обрисовали мне некое абсолютное право, а я имел в виду отнюдь не позицию пострадавшего, а позицию абсолютной справедливости. Право не абсолютно. Закон — это необходимость, и он осуществляет только такое право, которое из него вытекает или которое с ним согласуется. Справедливости такой подход чужд. Потому что именно при таком подходе она может быть нарушена. Исходная позиция закона подвергается изменениям, тогда как точка зрения справедливости неизменна.