Те, что подошли в этот момент, — предательская рыхлость дорожки заглушила звук шагов, — остановились как вкопанные и окаменели, превратившись в собственные изваяния. Отец и мать Еника — вечно в черном, словно все время идут за гробом того, что умерло в них давно, тощие, одного роста, с изрезанными острым ножом алчности лицами, поблекшими и обесцветившимися в сумерках лавки, похожие друг на друга, будто один хищный и корыстолюбивый дух вселился в два тела, опасаясь, что недостаточно наживется, будучи в одном лице. Минуту они смотрели молча, потом переглянулись, и мужчина кивнул, как будто давая свое разрешение на что-то.
— Еник, — позвала женщина голосом столь жестким, что от его звука служанок пробирает дрожь или они заявляют, об уходе.
Двое в беседке на какой-то миг прильнули друг к другу еще крепче, как будто хотели спастись один в другом, потом отпрянули в стороны. У Лиды лицо пылает, у Еника страшно побледнело.
— Еник, — повторяет безжалостный голос, — хоть бы ты постыдился, раз у девицы нет стыда.
Юноша вскидывает голову, кулаки у него сжаты так, что косточки побелели. Лида погладила тот, что к ней ближе, и прошептала:
— Еничек.
От прикосновения ее ладони и при звуке ее голоса Еник слегка расслабился, но совсем сдержаться не смог, хотя, по-видимому, понизил голос и смягчил выражения:
— Стыдно должно быть только вам. Это вы подсматриваете за мной.
Лидии гнев тоже улегся, и она уже готова увидеть все это в смешном свете, а смешное в этом есть, хотя две мрачные и зловещие фигуры, такие пугающе черные на золотом фоне песчаной дорожки, удерживают ее от этого. Сдерживает и искренность, с какой Еник кинулся в бой с родителями. Зачем? Все равно у него не хватит решимости оставить их, и она в один прекрасный день исчезнет — для него, для родителей и всей Бытни.
Фигуры на дорожке снова переглянулись, на этот раз изумленно, словно не веря тому, что слышали, и женщина опять заговорила своим безжалостным голосом. Лида, сжимающая пальцами запястье Еника, почувствовала, как тот вздрогнул.
— Немедленно домой. Там поговорим.
Господи, как он должен был бояться ее маленьким, говорит себе Лида, в то время как Еник, принуждая себя к спокойствию, отвечает матери голосом, слегка приглушенным:
— Не делай из себя посмешище, мама. Ты же знаешь, что если я не хочу, то не обязан слушаться тебя.
Отец, молчавший все время, будто был уверен, что жена справится сама, заговорил теперь голосом вкрадчивым, каким торговцы разговаривают с заказчиками и который так противоречил его алчной физиономии:
— Думаю, что я могу тебя заставить.