Итак, солнце определит момент, когда это все произойдет, и бургомистр сделал самого себя стрелкой, тень которой движется к нулевому часу по циферблату жизни этого человека. Бургомистр ждет наступления момента спокойно, но внимательно, он даже мог бы закурить сигарету, если бы не опасался, что бросит окурок, а потом о нем забудет или не сумеет отыскать.
Тень подымается по распахнутой груди бродяги, покрытой седеющим волосом и коростой грязи, приближаясь к горлу.
И тут происходит нечто непредвиденное. Спящий перестает храпеть, чмокает и тяжело заглатывает сгусток сна. На шее у него выскакивает могучий кадык, ползет кверху, куда-то под самый подбородок, и опять опускается. Спокойствие бургомистра рушится с грохотом, который, если бы он только мог передаться из его мозга наружу, перепугал бы весь лес, как выстрел. Рудольф Нольч, по своему положению в роде и по накопленному богатству стоящий на верхней точке пирамиды, муж Катержины Мохновой из Менина, элегантный и лощеный завсегдатай мировых курортов, доброжелательный, но замкнутый бургомистр Бытни, столкнулся в самом себе с тем, о чем он не имел понятия. Страшное, неизведанное бешенство овладело им. Кулаки его сжало, как судорогой, на лбу выступил пот. Доля мгновения — и он бросился бы на спящего со звериным, оглашающим окрестности ревом. Но в это время в проспиртованном горле бродяги слюна, спутав дорогу, попала в бронхи. Кашель подбросил его, посадил и минуту жестоко сотрясал. Мужик задыхается, бьет кулаками по земле, из глаз брызжут слезы, изо рта — слюна.
Кажется, нет конца переменам, которые нынче происходят в бургомистре. Бешенство отпустило, оставив его на берегу трезвости слегка оглушенного, и теперь только едкая соль жалости разбежалась в его крови и проникла в сердце.
Бродяга перестал кашлять и, обессиленный приступом и еще ошарашенный внезапным пробуждением, сидит, опираясь ладонями о землю, и хрипло дышит. Он только теперь заметил, что над ним кто-то стоит, растерянно захлопал глазами, но тут же опамятовался и насторожился. Его взгляд поднимается от башмаков к лицу и приобретает льстивое, покорное выражение профессионального нищего.
— Ваша милость, — захрипел он, — подайте бедняку.
Бургомистру теперь противно и тошно, как и всякий раз, когда он встречается с безнадежной нищетой. Сейчас он готов совершить какую-нибудь большую глупость. Наверное, он бы сделал это — бросил бедолаге тысячу или совершил какую-нибудь подобную нелепость, если бы в нем еще не визжало все то, что он только что пережил. Но он слишком ясно видит себя человеком, который хотел бы великим даром купить милость бога и прощение, хотел бы смазать следы греха притворным милосердием. Это не та роль, в которой Рудольф Нольч мог бы чувствовать себя естественно. Он лезет в карман, перебирает горсть мелочи и швыряет бродяге пятикроновую монетку, которая застряла в пальцах. Грязная рука вскидывается с неожиданной быстротой и хватает монету налету, но осязание мгновенно сообщает, что в ладони оказалось нечто непривычно большое. И ладонь снова разжимается, чтобы показать свою добычу, при виде которой глаза бродяги зажигаются жадностью.