Подложив под себя неразлучную крылатку и опустив ноги на сухое дно кювета, заботливо очищенного от травы, спиной к солнцу, которое прошло уже три четверти своего дневного пути, опершись о покрытый глубокими морщинами ствол мощной березы, сидит Эмануэль Квис, вот уже более получаса набираясь сил и решимости, чтобы встать и преодолеть полтора километра, которые отделяют его от Бытни. Он притащился сюда из Лесочков прямиком через болота, мокрые луга и трясины, по перешейкам более узким и муравейникам более корявым, нежели ослиный хребет. Промочил башмаки, иной раз вода набиралась в них через верх, несколько раз он спотыкался и соскальзывал со стежки, падал, ободрал колени, локти и ладони.
Он отдышался уже от самой тяжкой усталости, и сердце, удар за ударом, замедляет свой бешеный бег, переходя на обычный темп, но лицо все еще никак не достигнет гладкой квисовской пустоты, мускулы его нет-нет да передернет и стянет гримаса страха, будто слух различает удаляющиеся, но еще слышные удары хлыста смерти или безумия. Все это время Квис не перестает трудиться, приводя в порядок свой внешний вид. Выловил из бокового кармана пиджака квадратную щеточку и отчищает с брюк и пиджака грязь, которая налипла, когда он падал на кочках. Эта деятельность позволяет ему прятать склоненное лицо под широкими полями серой шляпы и не обращать внимания на редких путников. К тому же среди них нет пешеходов, обычно сокращающих путь проселком через поля и луга, где тянутся и телеги, груженные клевером и травой для вечерней кормежки. Только шелестящий пролетающий шепот велосипедных шин время от времени проносится мимо Квиса, и один раз промчалось авто, вовлеченное прямизной шоссе в головокружительную скорость. Это, однако, вовсе не значит, что Квис сидел среди давящей тишины пустынной местности. На ветки рябины напротив опустилась стайка скворцов и подняла истошный крик.
Отчистив все, что сумел заметить и достать, Квис внимательно оглядел результаты своего труда. Если бы избавиться еще и от промокших ботинок, он почувствовал бы себя тем Эмануэлем Квисом, который ему нравится, внушает удовлетворение и чувство уверенности. Тем не менее он уже в силах вспомнить и размышлять, да, он может оглянуться назад без страха, что будет настигнут бичом того ужаса за спиной и окаменеет.
Почему все-таки он ему поддался? Разве это не было апофеозом всего, что он вообще надеялся встретить? Разве он не видел, как из глубин подсознания поднималось, постепенно обретая форму и образ, то самое потаенное и попираемое, что только может породить человеческая мысль и побуждение? Отчего ему показалось, что тот джинн, выпущенный из бутылки и нацелившийся на свою жертву, как прирученный сокол, забудет о ней и переключится на него? Ведь тот, кто его выпустил, о Квисе даже не знал. Вспомни, как он был слеп, хотя и озирался вокруг с таким вниманием.